Я думал, что теперь они оставят меня. Но они не ушли. Вдругя почувствовал новый, незнакомый мне, сырой запах. Затаив дыхание, прислушалсяи в ту же секунду все понял: это запах цемента, они замуровывают менякирпичами. Медленно я провел ладонью по лицу, вытирая пот со лба.

«Это ничего», – успокаивал я себя. С каждой секундой вэтом ящике становилось все теснее, точно мои плечи делались шире и шире.«Завтра ночью он придет, а до тех пор я буду лежать здесь, как в собственномгробу. Это расплата за все мои ночи».

Так я говорил себе, но мои глаза наполнились слезами, и яснова ударил в крышку гроба. Я представил себе завтрашнюю ночь и все будущиеночи, а чтобы отвлечься от безумных мыслей, подумал о Клодии. Только бы ещехоть раз меня обняли ее руки, только бы хоть на мгновение увидеть ее округлыещечки и длинные, трепещущие ресницы, почувствовать нежное прикосновение губ.Тело одеревенело от усталости, но я из последних сил пинал ногами доски ицарапал их ногтями. Вскоре снаружи все стихло, замер вдали звук приглушенныхшагов. Я кричал, звал ее: «Клодия!», пока шею не свело от отчаянных ибессмысленных метаний и оцепенение сна медленно, подобно ледяному потоку, несковало мои члены. Я пытался позвать Армана, не думая о том, что это глупо ибесполезно: этот мертвый сон не мог обойти стороной и его, он уже спитгде-нибудь и не может меня услышать. Последним усилием я надавил на крышку, нов глазах потемнело, силы оставили меня, и я провалился в небытие.

– Меня разбудил голос, далекий, отчетливый. Он называлмое имя. Я открыл глаза и не мог понять, где нахожусь.

«Наверное, это страшный сон, – подумал я, – сейчася проснусь, и все кончится».

Потерев глаза, я нащупал рукой крышку гроба и сразу всевспомнил. И в ту же секунду с величайшей радостью узнал голос. Арман звал меня.Мой крик ударился о стенки гроба, и я едва не оглох. В страхе я подумал, что онтщетно ищет меня, что он меня не услышит. Но его голос приближался, он говорил,чтобы я ничего не боялся. Раздался громкий шум, треск и грохот обваливающихсякирпичей, они стучали по крышке гроба. Арман снял их один за другим и ногтямисорвал замки.

Тяжелые дубовые доски заскрипели, и блеснул луч света. Яглубоко вдохнул и вытер пот со лба. Крышка отвалилась, и на секунду мнепоказалось, что я ослеп. Я сел и закрыл лицо ладонями.

«Торопись, – сказал Арман. – И ни звука».

«Куда мы идем?» – спросил я.

За пробитой Арманом дырой в кирпичной кладке я увиделдлинный пустой коридор и двери, замурованные кирпичами. Мое воображениемгновенно нарисовало ужасающую картину скрывающихся за ними гробов, в которыхголодали и заживо гнили вампиры, осужденные на мучительную смерть своимисобратьями. Арман тянул меня за собой, не давая опомниться, он повторял: «Низвука». Мы прокрались вдоль коридора, Арман остановился перед дубовой дверью ипотушил лампу. На мгновение все вокруг покрыла непроницаемая тьма, но потом яувидел узкую полоску света под дверью. Арман отворил ее так осторожно, чтопетли даже не скрипнули, и мы очутились в длинном проходе, ведущем к его келье.Я старался не отставать от него. И вдруг мне открылась страшная правда: онспасал меня, и только. Я попытался остановить его, но он еще сильней потянулменя за собой. Мы выбрались наружу через потайной выход, и я наконец заставилего остановиться. Он посмотрел на меня и покачал головой.

«Я не могу спасти ее!» – сказал он.

«Неужели ты думаешь, что я могу уйти без нее! Они заперли еетам! – Ужас охватил меня. – Арман, ты должен ее спасти! У тебя нетвыбора!»

«Зачем ты так говоришь? – ответил он. – Пойминаконец: у меня нет никакой власти. Они восстанут против меня, и ничто их неостановит. Я не могу ее спасти. И не хочу подвергать тебя бессмысленному риску.Тебе нельзя возвращаться туда».

Наверное, он был прав, но я не хотел ему верить. Мне не накого было надеяться, кроме Армана, но я ничего не боялся. Знал только одно: ядолжен спасти Клодию или погибнуть. Речь не шла о смелости или трусости: простоя должен был это сделать, вот и все. И я знал в глубине души: Арман не станетменя останавливать. Он пойдет со мной.

И оказался прав. Я повернулся и шагнул в коридор, и он пошелследом. Мы молча направились к лестнице, ведущей в зал. Я слышал голосавампиров, грохот экипажей, шум театра над головой. Я взбежал вверх по лестнице.Селеста стояла в дверях зала с театральной маской в руках. Она смотрела прямона меня, но как будто мимо, спокойно и безразлично.

Я думал, что она поднимет тревогу, бросится на меня. Но онамолча отступила назад, за дверью грациозно покружилась, глядя на своивзметнувшиеся юбки; покачивая бедрами, вышла на середину зала, подняла маску,спрятала лицо за белым черепом и тихо сказала:

«Лестат! Твой друг Луи пришел и зовет тебя. Поторопись,Лестат!»

Она опустила маску, и откуда-то в ответ на ее словапрожурчал тихий смех. Я вошел в зал: там собралось все общество. Одни сидели поуглам и вдоль стен, молча предаваясь своим мыслям, другие тихопереговаривались. В одном из кресел я увидел сгорбленную фигуру Лестата. Онувидел меня и отвернулся. Он что-то сжимал в руках, но в полумраке я не могразглядеть что. Я подошел поближе. Он медленно поднял глаза, спутанные светлыеволосы падали ему на лоб. Он смотрел на меня со страхом. Потом перевел взглядна Армана. Тот неторопливо твердыми шагами двинулся вперед по залу, и вампирырасступались перед ним, ловили каждое его движение. Селеста поклонилась иприветствовала его словами:

«Здравствуйте, монсеньор».

Арман даже не взглянул на нее, остановился перед Лестатом испросил:

«Ты доволен?»

Серые глаза Лестата смотрели на него удивленно, и я увидел,что они полны слез. Голос не повиновался ему.

«Да…» – прошептал он наконец. Он прятал что-то в черныхскладках плаща.

«Луи, – сказал он голосом глубоким, полным невыносимогострадания. – Пожалуйста, выслушай меня. Ты должен ко мне вернуться…»

Он осекся и опустил голову, словно ему стало стыдно.

Где-то в темноте засмеялся Сантьяго.

«Ты должен уехать из Парижа, – тихо сказал АрманЛестату. – Ты изгоняешься из общества».

Лестат закрыл глаза, боль преобразила его лицо. Мнепоказалось, что передо мной его двойник – живое, раненое, глубоко чувствующеесущество, которого я никогда не знал.

«Пожалуйста, – тихо сказал он, глядя на меня смольбой. – Я не могу говорить с тобой здесь! Ты не поймешь! Поезжай сомной… ненадолго… пока я снова не стану собой», – прошептал он.