«Это какое-то безумие!.. – Я сжал виски. – Гдеона? Где она? – Я огляделся: непроницаемые улыбки застыли на неподвижныхлицах вампиров. – Лестат!» – Я повернулся к нему и потянул за рукав плаща.

И тут я увидел, что у него в руках. У меня оборвалосьсердце. Это было желтое шелковое платьице Клодии. Я вырвал его у Лестата,смотрел на него невидящими глазами. Лестат поднес руку к трясущимся губам иотвернулся. Глухие рыдания вырвались из его груди, а я смотрел на платье, водилнепослушными пальцами по маленьким красным пятнышкам слез, мои руки дрожали, ясудорожно прижал платье к груди.

Не знаю, сколько я так стоял, может быть, вечность. Ведьвремя не властно надо мной и над ними тоже, они прогуливались вокруг меня вполумраке, смеялись своим бессмертным, неземным смехом. Я не желал больше ихслышать, хотел зажать уши, но не мог выпустить платье и старался скомкать его иуместить в одной руке. Вдруг одна за другой загорелись свечи, неровный рядсвечей вдоль разрисованной стены, и я увидел в стене дверь, широко распахнутуюпрямо в дождь. Ветер сдувал пламя, свечи шипели, но не гасли. И я понял, чтоКлодия там, за дверью. Вдруг свечи ожили, тронулись с места – их держаливампиры. Сантьяго поклонился и жестом предложил мне пройти за дверь. Я едвавзглянул на него. Мне не было никакого дела до них. Внутренний голос говорилмне: «Если ты станешь думать об этих убийцах, то сойдешь с ума. Что тебе доних? Думай только о ней. Где она? Ты должен ее найти». Их смех стал отдалятьсяот меня. И растворился в шуме ветра.

И я шагнул навстречу ветру, и давняя, знакомая картинапредстала моим глазам. Никто из них не мог знать, что я уже видел такое. Нонет, Лестат знал, только разве это важно? Он не поймет, он уже не вспомнит, какмы стояли в дверях старой кирпичной кухни на Рю-Рояль и смотрели на два мертвыхтела: мать и дочь обнимали друг друга на склизком каменном полу. Но здесь, подтихим парижским дождем, лежали другие двое – Клодия и Мадлен. Рыжие кудриМадлен перепутались с золотыми кудрями Клодии, ветер шевелил их волосы.Солнечные лучи спалили живую плоть, остались только эти волосы, только длинноебархатное платье Мадлен и запятнанная кровью маленькая белая кружевная сорочка.В черных, обугленных останках еще можно было угадать черты Мадлен, ее рука,обнявшая Клодию, сохранила свою форму, но мое дитя, моя вечная подруга, моямаленькая девочка превратилась в пепел.

Страшный, дикий, звериный крик разорвал мне грудь; словновихрь закружился в этом каменном колодце; дождь падал на мертвый прах, смывал смостовой черный отпечаток маленькой детской ладони; золотые волосы взлетали подветром. Удар оборвал мой крик. Я повернулся и увидел Сантьяго. Я вцепился внего, я должен был его уничтожить, превратить в кровавое месиво это белоеухмыляющееся лицо, свернуть ему шею; он не мог вырваться из моих железных рук,кричал от боли, и его вопль смешался с моим криком. Его башмак наступил на ееостанки, я поднял его в воздух и отшвырнул; он упал и вытянул руку, защищаясь.Слезы и дождь заливали мне лицо, я ослеп, тянулся к его горлу, но чьи-то рукидержали меня. Это были руки Армана, я сопротивлялся, но он обхватил меня ипотянул прочь, назад, в зал с фресками, к дикому смешению красок, криков,голосов; назад к омерзительному, сухому, серебристому смеху.

Я слышал где-то вдали голос Лестата, он звал меня:

«Луи, подожди, Луи, мне нужно поговорить с тобой!»

Я смотрел в темные бездонные глаза Армана. Странная слабостьобъяла меня, и даже мысль о смерти Клодии и Мадлен стала какой-то расплывчатойи смутной. Тихий, еле слышный голос Армана повторял:

«Я ничего не мог сделать. Я не мог это предотвратить…»

Они умерли, просто умерли – и все. Сантьяго все еще лежалрядом с прахом, и ветер все так же трепал разметавшиеся золотые локоны Клодии,но мои глаза уже не различали никого. Я потерял разум.

Я не мог забрать их останки из этого проклятого места. Арманподдерживал меня, почти нес через незнакомую огромную комнату с деревяннымистенами и полом, и наши медленные спотыкающиеся шаги отдавались гулким эхом. Мывышли на улицу, я почувствовал запах лошадей и кожаной упряжи, впереди тянуласьбесконечная вереница экипажей. Я побежал вниз по бульвару Капуцинов, в руках уменя был маленький детский гробик; люди расступались передо мной, шепталичто-то, показывали на меня пальцами. Я оступился и едва не упал, но Арманудержал меня. Он все время был рядом. Его глубокие глаза снова очутились передомной, и я опять стал проваливаться в дремотное, полуобморочное состояние. Но ядвигался, брел дальше, глядя вниз, на свои блестящие башмаки.

«Должно быть, он сошел с ума. – Я говорил про Лестатанамеренно резко и зло, черпая утешение в звуках собственного голоса. Затем ягромко расхохотался. – Он окончательно спятил! Ты слышал, что он мнесказал?» – сказал я Арману.

Его глаза говорили: «Забудься. Усни». Я хотел сказать что-топро Клодию и Мадлен, что мы не должны оставлять их там, но промолчал, чувствуя,что в моей душе поднимается тот же звериный крик. Мне пришлось стиснуть зубы,ибо он был так страшен, так силен, что разорвал бы на части меня самого, если бвырвался на волю.

И вдруг я снова ясно увидел весь этот ужас. Я зашагал дальшепо бульвару, агрессивно и слепо, как человек в тяжелом опьянении, охваченныйчувством ненависти и превосходства. Так шел я по темным улицам Нового Орлеана вночь первой встречи с Лестатом, натыкаясь на столбы, ограды, стены домов, ноумудряясь не падать и следовать по правильному пути. Вдруг я увидел трясущиесяруки пьяного – он не мог совладать со спичками. Наконец вспыхнуло пламя, еготрубка задымилась. Я поднял глаза: я стоял перед входом в кафе, а человек с трубкойсидел внутри и пристально смотрел на меня сквозь стеклянную дверь. И он вовсене был пьян. Арман стоял рядом и ждал. Вокруг нас шумел и сверкал огнямибульвар Капуцинов… или бульвар Тамплиеров? Не помню. Меня охватила неистоваяярость. Неужели Мадлен и Клодия так и останутся в этом проклятом месте? Явидел, как Сантьяго попирает ногами прах моего ребенка! Я зарычал, стиснувзубы. Человек за стеклом вскочил, и лицо его скрылось за сизым облаком.

«Убирайся прочь от меня, – сказал я Арману. – Будьты проклят! Не приближайся ко мне. Не подходи ко мне!» Я повернулся и пошелпрочь вдоль бульвара. Какая-то парочка шарахнулась в сторону, мужчина выставилруку вперед, защищая свою спутницу.