огречения, доводить славян до унии, до протестантства, до индифферентизма? Трудно положение ваше... Но есть еще труднейшее его, это – положение славянина-филеллина... Sapienti sat.

Кроме митрополии, я посетил еще две церкви: св. Феодоры и Богоматери. При первой была некогда женская обитель. Там сохраняются мощи пр. Феодоры, послушницы бывшей обители. Церковь так же невзрачна, как митрополия. Еще убоже ее храм Богоматери. Как на чудо в нем священник указал нам на капитель одной древней колонны, пустую внутри и постоянно полную воды. Заметив вопросительное выражение лиц наших, он рассказал, что один паша усомнился когда-то в чуде, приказал вылить воду и запечатал на целую ночь церковь, приставив к ней стражу, но что на следующее утро капитель была найдена полною воды. «Да откуда же она берется?» – простовато спросил священника один из сопутствовавших мне соотечественников Пиррона. Разумеется, такой вопрос не стоил ответа. Берется она все из-под того же молота, о котором было говорено выше. Какая враждебная делу Божию сила воззвала к бытию Магомета и накрыла Восток исламом? – часто в горьком недоумении спрашиваешь самого себя. Ответ на это готов у новых египтян и ассириян. Но мы оставим без внимания близорукую похвальбу их. К сожалению, он также готов и у христианского Запада – этих злорадующихся бедствиям Израиля самарян. Долг требует возразить на него. Магомет – конечно – явление прискорбное в истории человечества. Он давит собою восточную церковь и грозит сокрушить. Но он сделал и одно добро для нее – предотвратил в ней явление Лютера, который подтачивает западную церковь и грозит разрушить. Под гнетом магометанства прекрасная невеста Христова волей-неволей придет к необходимости более думать о Женихе, нежели о самой себе. А в разрежающем воздухе протестантства ей и не до себя, и не до Жениха! Вот горькое утешение, выпитое мною вместе с агиазмою из неиссякающей капители солунской!

Мы взошли на самую высшую точку Фессалоники, занятую монастырем, называемым Чауши 419 . Сюда, вероятно, заточен был, или заточил себя, в 710 г. имп. Анастасий II (Артемий), приняв монашескую схиму. Это, кажется, первый из византийских венценосцев, сменивший порфиру на мантию. Жалея о первой, он недолго носил вторую и с помощью болгар хотел добиться снова престола. Но болгар перекупил престолодержец, и нерасчетливый инок поплатился головою. Вместо монастыря мы нашли в Чауши два дома, один – большой, отдаваемый летом внаем жителям городским и теперь пустой, другой – занимаемый священнослужителями, и небольшую церковь древней постройки, не очень приглядную, хотя и прилично содержимую. Мы в ней встретили молодого послушника, который вскоре оказался священником. Он дал знать о нашем приходе пожилых лет женщине; и та не замедлила попросить нас пожаловать в «игуменские» комнаты. Но мы, не зная, что там делать, остались в церкви, отыскивая в ней какие-нибудь древности. Кроме самих стен ничего, впрочем, в подобном роде нам не представлялось. Церковь и снаружи и извнутрь выштукатурена. Только в куполе ее между окнами уцелели изображения пророков старого письма, но грубо подправленные. К нам подошел сам ге́ронда обители, иеромонах цветущих лет, вызванный сюда городским обществом из олимпийского монастыря св. Дионисия для служения и заведывания церковью. Мы нарушили его полуденный покой и жалели о том; но его приветливость сняла с нас известный укор, падающий на «гостя не вовремя». На расспросы наши об истории чаушской обители он отвечал тем же незнанием, которым мы и без того были богаты. Наслышавшись о библиотеке чаушской, обладающей значительным числом рукописей, я поспешил попросить позволения видеть ее. Мы прошли крытым переходом в отдельную комнату, завешанную сушившимся бельем. В северной стене ее есть два довольно глубокие шкафа. На их полочках лежали плашмя три или четыре десятка больших рукописных книг, все почти кожаные. С полчаса времени я посвятил осмотру их. Все они церковнобогослужебного содержания (отеческие писания, панегирики и пр.). Принадлежат векам XI-XV, судя по почерку. С особенным вниманием я рассматривал паремейник (перг. 4°, 2 столбца, X-XI в.), замеченный еще прежде о. арх. Порфирием; но не нашел в нем разницы с виденными мною на Св. Горе экземплярами. Мелких рукописей и печатных книг я не рассматривал вовсе. Славянских – не заметил. Проживши в Солуни с неделю, можно бы составить каталог рукописей. Я положил или избрать самому в будущем время для этой работы, едучи за попутьем в Мете́оры, или подстрекнуть к тому кого-либо в Афинах. Почтенный настоятель просил меня оставаться и делать, что мне угодно, хотя, собственно, не от него зависело дать мне подобное позволение. Монастырем управляют эпитропы, выбираемые из городских жителей. Провожая нас, олимпиец еще раз повел нас в церковь и напоил там водой из св. купы, или чаши, служившей Господу и ученикам Его при Тайной Вечери. Я давно слышал о сем сокровище и усильно желал видеть его. Но, к удивлению моему, оказалось, что самой купы видеть нельзя. Воду мы пили из серебряного ковша, на дне которого посередине находится малое возвышение, круглое и плоское, пустое внутри, с отверстиями по окружности. Внутри его находится малая часть св. чаши, омываемая наливаемою в ковш водою. Мы слышали ее брячание. Тем и должны были удовольствоваться. – На дворе обители скрыты в земле водопроводы с отверстиями по местам для черпания шумно текущей воды. Одним из таких отверстий служит опять капитель колонны, просверленная насквозь. Спустившись несколько ниже монастыря, мы осмотрели водоем, из коего пода расходится по всему городу подземными трубами. Полюбовались и прекрасным видом на город, на залив и на Олимп, покрытый уже на вершине снегом. Фессалоника не предназначена для столицы ни большого, ни малого, ни однородного, ни смешанного царства. Это было последнее слово мое историческому, географическому и этнографическому зазыву ко мне города.

Возвратились на пароход еще задолго до назначенного срока. Пользуясь остатком времени, я чертил облик Олимпа, как вдруг прерван был одним монахом, кинувшимся ко мне с изъявлениями таких восторгов, как будто мы были братья, не видавшиеся много лет. Нежданная нежность эта показалась мне подозрительною. Я поспешил взять меры предосторожности. Не спросил незнакомца, ни кто он, ни откуда, ни куда, а отделался одним поклоном. Но маневр мой был напрасен. Предполагая, что умолчанные вопросы я сделал, собрат мой разлился целым потоком ответов, из коих я узнал, что он видел меня не так давно в Афинах, отправляясь на Св. Гору, и даже искал у меня пособия на дорогу. Я легко припомнил его назойливый образ. Это был один из тех калик перехожих, которые открыли