линию беспрерывных переездов между Седмью Островами и Св. Горою, то бежа из мира, то возвращаясь в мир, и всегда, разумеется, на счет первого встречного. Яснее дневного света было, что у брата есть вторичный расчет на меня. Я изъявил удивление, что он так мало прожил на Св. Горе и уже возвращается туда, откуда шел спасать душу, с тем чтобы, конечно, вскоре раскаяться и опять идти на Гору. Собеседник имел храбрость сослаться на духовные нужды, вольно жестируя рукою, вооруженною сигарой... Я забыл и Олимп, и свое положение перед человеком посторонним и незнакомым и прочитал изумленному собрату такую лекцию о пробавлении на чужой счет, что он потом всячески избегал встречи со мною. Однако же успел достать себе даровой билет на пароход. Бесстыдство есть мужество, подумал я.

№2. Олимп

Воло. Вторник.

Стоим в пристани Во́ло. Пришли сюда рано утром. В этой пристани достаточно остановиться на несколько минут. Стоять же несколько часов невыносимо скучно. Залив Вольский окружен пустынными берегами, крутыми с востока и плоскими с северозапада. Давший ему имя свое город находится прямо на север, на высоте весьма живописной. Приморский выселок его только что застраивается и имеет пока плачевный вид. От нечего делать я взял своих приятелей Страбона и Павзания, чтобы выспросить у них что-нибудь о Воло их времени. Но Павзаний отрекся сказать что бы то ни было. Зато Страбон своими известиями дал столько работы праздному воображению, что мне достало ее до самого радостного приказания: «Сниматься с якоря». Залив он называет пагаситским от города Пагасы, лежавшего где-то близ теперешнего выселка. В 7 стадиях от берега на горе лежал тогда город Иолко́с, уже во время Страбона представлявший развалины. С этим именем вдруг восстал передо мною любопытнейший отрывок древней жизни, ожививший собою всю местность. Иолкос был некогда столицею одного безыменного государства. Там, на высоком косогоре, жил и царствовал некогда Эсо́н, памятный мифологии тем, что в старости помолодел вследствие каких-то чаровании. У Эсона был сын, знаменитый Ясон, наследовавший престол отеческий, но был и брат Пе́лия, согнавший племянника с престола. Желая совсем сбыть его с рук, хитрый дядя уговорил молодого энтузиаста ехать отыскивать за морями «золотое руно», выстроил ему тут, в Пагасах, славный корабль Арго́, пригласил в спутники ему все знаменитости своего времени и благословил верную смерть неспокойного претендента... Итак, отсюда, от берегов этих, по водам этим, отправились знаменитые аргонавты в нашу Колхиду за золотом. Приятная встреча! В македонские времена Димитрий осадник (полиорцет)420 выстроил тут же где-то при море большой город Димитриаду, бывший столицею его царства, по имени коей и доселе вольская епархия называется Димитриадскою. Для Воло довольно и этих сведений. По следам «Арго» и наша «Ласточка» полетела после полудня по заливу пагаситскому. Вечером мы шли проливом Трихери, имея впереди себя цветущий берег Эввийский421. Греция была так близка, что, по пословице, рукой достать. Все виотийские горы ее до отдаленного Парнасса обрисовывались ясно под лучами западавшего солнца. Но еще далеко было мне до Греции. Вослед аргонавтам и мы ваяли из пролива влево и понеслись в открытое море.

Смирна. Четверток.

В третий раз я посещаю апокалипсический город. Несмотря на все усилия, не могу полюбить его. Всегда, как я был в нем, спешил его оставить. Приучив себя ценить Восток только по отношению к его древности, я не находил привлекательною Смирны. История ее ничтожна, несмотря на ее глубокую древность. Близость Эфеса ставила ее в старые времена всегда на второй план. Притязание быть родиной Омира стоило ей нередко только двусмысленных улыбок со стороны скептиков. Не бывала она никогда столицей даже самого малого царства. Не заявила себя никаким резко выдающимся делом или даже простым случаем. Нет при ней ни высокой горы, ни широкой реки. Нет в ней ни остатков древних храмов, ни новых великолепных построек. Типические «четыре нации» Востока теснятся в ней и грязнят ее, столько же думая о ней, сколько и о мешке, в котором лежат их деньги. Только неотвязные франки, заселив поморье смирнское, своею страстью к порядку и изяществу стали портить с некоторого времени простоту омировского вкуса смирниотов. Их церкви с неизбежными двумя башнями навели греков на мысль пристроить высокую колокольню к своему собору, возвышающуюся теперь над всем нижним городом, армян – выстроить свою прекрасную церковь, турок – огромную казарму. Только евреи остаются неизменно верными своей системе жить в тесноте и грязи, ничего другого не воздвигая, кроме груд червонцев.

Я ходил в митрополию, но не застал там владыки. Церковь соборная обширна, но низка и темна, без купола, без стенной живописи, говорящая собою видимо об эпохе угнетения. Я утешился, посетивши новую церковь Св. Георгия. Она велика, высока, светла и изящна. Прекрасный купол ее накрыт деревянным сводом ради частых землетрясений. Цветные стекла в некоторых из ее окон увеличивают радостное впечатление целого. Еще лучше будет церковь Предтечи в восточном конце города с хорами кругом всего храма, утвержденными на легкой колоннаде. Она еще не кончена. Армянская церковь Св. Стефана мне показалась лучшим зданием Смирны. Проходя турецким городом, я обозрел снаружи лучшие мечети города, в которых думал отыскать следы древних церквей, но обманулся. Все они турецкой постройки с мавританскими огивами, карнизами и капителями колонн. Крытый базар напоминает знаменитые торговые ряды Константинополя. В лавочках со всякой всячиной я нашел и старые монеты римской и византийской, по преимуществу, эпохи, медные и серебряные. Смирна славится множеством и дешевизною их. Наш почтенный генеральный консул, археолог и нумизмат, живя столько лет здесь, успел составить богатейшую коллекцию малоазиатских монет, золотых и серебряных, между коими есть и неизвестные ученому миру. В ней я в первый раз видел персидские дорики422 (т. е. монеты Дария), а также монеты палевого золота, равно как и монеты нашего Босфора киммерийского. Не могу устоять против влекущей силы древности. Встречаясь с нею где бы то ни было, я точно вижу колыбель свою. Мне становится и грустно, и отрадно, и неловко перед ее свидетельством. Денарий Августа и драхма Александра, можно сказать, жгут меня историческою теплотою имен своих. Лица Диоклитиана и двух Максимианов также глубоко смущают душу. Гордые и жесткие физиогномии заклятых гонителей Христа говорят ясно, что христианский мартирологий не вымысел. Одним словом, каждая монета имеет что сказать уму и сердцу.

Пароход уже готов был сняться с якоря, когда пришел на него местный житель грек Хр. Ан. Узнав,