могут и шум поднять. А так, пока золото не проверено, оно считается в пути. Подобное положение «повлечет требование дальнейших досрочных поставок. Однако управляющие [Банком Англии] не имеют представления, будут ли они настолько быстрыми, чтобы удовлетворить неотложные нужды правительства е. в.». Естественно, «в этих условиях и без учета прочих обстоятельств предложение отправить закрытые ящики в Нью-Йорк не представляется разумным»[886], — писал Дж. Г. Нэйрн. Итак, пока золото не оприходовано, можно вымогать у России еще. Барк точно не подведет — с готовностью согласится. А вот успеют ли вывезти из России? Вопрос. Если же изменить процедуру, то русские контролеры поднимут тревогу, пойдут круги по воде, а в Петрограде в этой ситуации могут насторожиться. И без того много недовольных отправкой золота, а тут такой случай, явно в их пользу. Совладает ли тогда Барк? Так что лучше оставить пока все, как есть. Тем более что очередная партия уже на подходе, нельзя допустить, чтобы ее притормозили. Уж больно обстановка в России неспокойная.

8 марта 1917 г. «Касима» и «Катори» вышли в море, на сей раз из Курэ[887]. Теперь японцы установили очень жесткий график. Прибытие во Владивосток — 12 марта. Выход из Владивостока — 16 марта. Прибытие в порт Майдзуру — 18 марта. При этом российской стороне было особо указано, что «выход их кораблей не может быть отложен»[888].

Нервозности западным партнерам добавляло то обстоятельство, что на российских железных дорогах резко ухудшилась ситуация с подвижным составом: в пути застряло свыше 57 тыс. вагонов. Сильнейшие морозы, опускавшиеся ниже 40 градусов, в короткие сроки повредили топливные системы более чем у 1200 паровозов. Их срочный ремонт оказался невозможен из-за отсутствия запасных частей — забастовки парализовали заводы. К этой беде добавились обильные снегопады. Стала остро ощущаться нехватка угля. В страшную зиму 1916–1917 гг. приходилось идти даже на реквизицию угля прямо из проходящих составов[889]. Все это вселяло в лондонских банкиров сомнения, что эшелоны с золотом смогут своевременно прибыть во Владивосток. А из Токио торопили. Возможно, японцы знали больше, чем англичане. И в принципе, исходя из своих интересов, были правы: трон зашатался.

12 марта 1917 г. линкоры «Касима» и «Катори» прибыли во Владивосток. Однако здесь возникли значительные затруднения, поскольку стороны по-разному толковали пункт назначения груза. Как выяснилось, российская сторона требовала везти золото в Канаду. Японцы же видели свой маршрут только до собственных берегов, а дальше вопрос принадлежности всего этого богатства мало беспокоил японских морских офицеров, командовавших линкорами и больше смысливших в навигации и управлении огнем главных калибров, чем в тонкостях международной политики. В Токио и Лондоне долго не могли понять, в чем дело.

«Я был удивлен получением телеграммы от моего правительства о том, что по прибытии наших кораблей во Владивосток выяснилось, что, хотя груз и русские представители, ответственные за него, прибыли, эти господа отказались передать его нашему флоту, — писал в недоумении Кэнго Мори лорду Канлиффу. — Оправданием их отказа стало то, что, в соответствии с полученными ими инструкциями, груз должен быть отправлен в Канаду, а не в Японию… По-видимому, со стороны российских представителей во Владивостоке существует недопонимание как относительно конечного пункта назначения золота, о котором идет речь, так и в отношении того, что золото перевозится в Японию для временного хранения»[890].

Озабоченный непредвиденной задержкой, Канлифф незамедлительно обратился с совершенно секретным посланием к министру иностранных дел империи. «Золото… прибыло во Владивосток, — писал лорд Бальфур, — но российская сторона отказывается погрузить его на японские корабли, мотивируя это решение тем, что золото будет транспортировано в Японию, а не в Канаду. Это кажется мне лишь предлогом [выделено мною. — С. Т.], потому что прошлые партии сначала доставлялись в Японию, а оттуда отправлялись в Канаду. Вопрос состоит в том, что можно сделать, чтобы российское правительство дало распоряжение своим властям во Владивостоке без промедления погрузить золото на японские корабли. В противном случае есть вероятность, что они вернутся в Японию без золота»[891]. Конечно, это всего лишь страшилка: никто без золота возвращаться в Японию не собирался.

Паника, охватившая Лондон и Париж, вполне понятна. К тому моменту там уже знали о состоявшемся 2/15 марта 1917 г. отречении Николая II от престола в пользу младшего брата Михаила Александровича. Верный Лондону Барк утратил свое влияние. А как поведет себя в этой ситуации новое российское правительство, неясно.

Получив последние сведения из Петрограда, 16 марта 1917 г. Георг V записал в своем дневнике: «Я в отчаянии»[892]. Но так ли было на самом деле?

В тот же день, когда Канлифф в тревоге о судьбе золота на 20 млн ф. ст. молил Бальфура о помощи в ускорении отправки груза из Владивостока, а именно 19 марта 1917 г., король Георг V в Букингемском дворце написал Николаю II телеграмму следующего содержания: «События последней недели глубоко меня потрясли. Мысленно я постоянно с вами, и я навсегда останусь вашим истинным и преданным другом, каким всегда был прежде»[893].

Так ли крепки королевское слово и дружба — мы еще посмотрим. Но запомните эту короткую телеграмму, к ней я еще вернусь. Пока же ограничимся тем, что посол Великобритании в Петрограде получил задание срочно заняться вопросом золота.

Глава 11. Ты мне брат, но золото роднее

Трон пал. Николай II низложен. Георг V — кузен и, напомню, якобы близкий друг Николая II — очень озабочен и даже вроде бы готов принять его с семьей в Англии. Временное правительство не против выезда царской семьи из страны, и новый министр иностранных дел Милюков очень торопит посла Бьюкенена ускорить ее отъезд из России. Но чем больше деталей пытался получить Милюков, тем уклончивее становились ответы английского посла.

Итак, 19 марта 1917 г. Георг V направил из Букингемского дворца уже памятную нам телеграмму Николаю II: что он мысленно с ним и «навсегда» останется свергнутому монарху «истинным и преданным другом, каким всегда был прежде»[894]. Шифровка попала из Военного министерства генерал-майору Джону Хэнбери-Уильямсу в Петрограде, который передал ее послу Бьюкенену, а последний — министру иностранных дел Милюкову. Тот поначалу пообещал передать ее царю, но на следующий день заявил, что лучше этого не делать, поскольку она «может быть неверно истолкована и использована как дополнительный аргумент в пользу заключения под стражу» царя.

Хотя к тому времени, как вспоминает дочь посла Мэриел Бьюкенен[895], «император, по сути, являлся заключенным в собственном дворце, которому не разрешали какое-либо общение с внешним миром». По этой причине посол был просто вынужден отдать послание короля