Бенкендорфа[934]. Справедливости ради, следует отметить, что отличился не только Ллойд-Джордж. Уже 18 марта несколько французских деятелей, в том числе и известный нам Альбер Тома, направили в Петроград Временному правительству поздравительную телеграмму, выдержанную в куда как более восторженных тонах[935]. Оно и понятно — социалисты.

Для меня же самое главное во всей этой истории — что сам Ллойд-Джордж, комментируя свой взгляд на те события через многие годы, особо подчеркивал: «Я и сегодня готов подписаться под каждым словом этой декларации»[936]. Более того, в дальнейшем Ллойд-Джордж никогда не скрывал своего восхищения большевиками, в первую очередь личностью Сталина.

«Я никогда не встречался со Сталиным. Но мне говорили, что он великая личность. Я всегда читал его речи», — заявил он в ноябре 1941 г., отвечая на вопросы американского публициста. Когда же звезда его прежнего кумира Гитлера закатилась, то Ллойд-Джордж, не стесняясь, переключил свое благосклонное внимание на Сталина. В конце войны он одобрял многие действия Иосифа Виссарионович, которые пугали и приводили в бешенство Черчилля, да и всю британскую верхушку. Когда 12 января 1944 г. поинтересовались его мнением по польскому вопросу, Ллойд-Джордж заявил: «Я солидарен со Сталиным в его подходе. Политика поляков в этом деле сводилась к следующему… — тут он продемонстрировал руками жест, означающий гребущее к себе воздух движение. — Пилсудский начал это. По Рижскому договору все территории отошли полякам. И русские хотят вернуть их назад. Я чертовски этим удовлетворен. В свое время я говорил, что это приведет к новой войне. Так и случилось»[937].

Безусловно, в Лондоне не могли не знать, что Николай II готов при первой же возможности выехать с семьей в Англию. Еще до своего отъезда из ставки царь прямо заявил британскому военному атташе, что «предпочтительным направлением для него является Англия»[938]. Дисциплинированный офицер незамедлительно проинформировал свое начальство. Но время шло, а ничего не происходило.

В те дни западных формально все еще союзников России, как и прежде, занимал только один вопрос: готовы ли русские солдаты и дальше умирать на фронте?

Переписка по вопросу предоставления убежища царской семье явно затягивалась. «А пока Временное правительство проявляло нерешительность, — отмечает Корин Холл, — у короля Георга было время передумать»[939].

И он не упустил этой возможности. Уже 30 марта по какой-то неведомой причине настроения в Букингемском дворце резко изменились. «Король много раздумывал о предложении правительства, что император Николай и его семья должны прибыть в Англию, — указывалось в письме лорда Стамфордхема главе Форин-офиса. — Насколько вам, несомненно, известно, король испытывает глубокие дружеские чувства к императору и, конечно, будет рад сделать все в его силах возможное, чтобы помочь ему в это кризисное время. Но его величество не может помочь, ибо сомневается не только по причине опасности такой поездки, но и в силу общих оснований целесообразности, будет ли разумно, чтобы императорская семья обосновалась на жительство в нашей стране. Король будет признателен, если вы проконсультируетесь с премьер-министром по этому поводу, поскольку, как понимает его величество, правительство России не пришло еще к окончательному решению по этому вопросу»[940].

На удивление, глава Форин-офиса Артур Бальфур внезапно заупрямился в ответ на пожелания двора, выражая несогласие с отзывом приглашения царской семье[941].

Георг V, взяв 48 часов на размышление, продиктовал лорду Стамфордхему ответ Бальфуру: «С каждым днем король все больше обеспокоен вопросом о целесообразности прибытия императора и императрицы в нашу страну. Его величество получает многочисленные письма представителей разных социальных классов, как известных ему лично, так и нет. В них говорится о том, насколько широко этот вопрос обсуждается общественностью. Причем не только в клубах, но и среди рабочих. Так, члены парламента от лейбористской партии высказывают противоречивые мнения по данному предложению. Насколько вам известно, король с самого начала полагал, что присутствие царской семьи (особенно императрицы) в Англии может повлечь возникновение различных трудностей. Я уверен, вы хорошо представляете, насколько это будет затруднительным для нашей королевской семьи, которая связана тесными узами с императором и императрицей. Многие представители общественности полагают, что предложение о предоставлении убежища тесно ассоциируется с личностью короля. Другие считают, что с приездом царя король Георг попадет в „весьма затруднительное положение“. Не только по той причине, что царь рассматривается как кровожадный тиран, но и императрица весьма непопулярна из-за своего немецкого происхождения. Не следует ли попросить российское правительство подыскать другую страну для проживания царской семьи?»[942]

10 апреля 1917 г. Георг V подтвердил свое решение, что правительству его величества следует отозвать приглашение[943].

Отчего же так кардинально изменилось мнение монарха? Ведь он был так привязан к «дорогому Никки»! Достаточно только взглянуть на их многочисленные совместные фотографии, где неизвестные нам фотографы запечатлели их тесно прижавшимися друг к другу, зачастую одетыми почти в одинаковые мундиры или пиджаки (если не считать, что у одного два ряда пуговиц на сюртуке, а у другого один), с нежным взаимным обожанием в глазах, чтобы прочувствовать то умиление, которое испытывали окружающие, глядя на эту пару, исполненную чувством братской любви.

Корин Холл одну из основных причин резкого поворота в отношении Георга V к вопросу о предоставлении убежища членам царской семьи видит во внутриаппаратной борьбе в самом британском истеблишменте. Исследовательница утверждает, что на короля большое впечатление произвели доклады начальника управления контрразведки Скотленд-ярда Бэзила Томсона[944]. Известный своим литературным даром, он настолько красочно «умышленно преувеличивал» градус недовольства в обществе подходом монарха к делу Николая II, что запугал Георга V до полусмерти. Целью этих манипуляций со стороны главы «Спешл бранч» являлась «централизация контроля над службами внутренней безопасности»[945]. Томсон явно увидел в этой проблеме шанс полностью сосредоточить в своих руках важнейшие рычаги власти в государстве, которыми являются специальные службы в условиях войны.

Как по мне, то это версия сильно упрощенная. К тому же, поскольку Бэзил Томсон руководил Департаментом уголовных расследований лондонской полиции, то по этой причине, не вдаваясь в детали, утверждать, как делает британская исследовательница, что он возглавлял «Спешл бранч», не совсем корректно. Но я оставил так, как пишет Корин Холл в своей книге.

И только тогда «Ллойд-Джордж осознал, что вопрос об убежище куда более трудный, чем он себе прежде представлял»[946]. Но настолько ли оставался в неведении по данному вопросу премьер-министр? Кто, как не его подчиненный, глава контрразведки Томсон, скармливал королю алармистские донесения? И действовал ли глава контрразведки по собственной инициативе или все же следовал заранее одобренной Ллойд-Джорджем тактике, по его прямому заданию? Ведь даже Бальфур, выполняя поручение короля,