Однако факт остается фактом: у нас есть сильное прецедентное исследование кабильского дома как проекции символических оппозиций, но нет такого же по силе исследования кабильской хижины как пространства конкуренции интересантов.

Вспомним еще раз завещание Ролана Барта: семиология в своем наступлении на город должна справиться с двумя препятствиями – идеей функции и идеей калькулирующей (экономической) рациональности. Особняк в Куркино и небоскреб в Нью-Йорке отличаются от птичьего гнезда и обиталища пещерного человека тем, что их можно продать. Здание в современном городе – это товар и как товар оно обладает меновой и потребительской стоимостью. Можно сколько угодно анализировать символические коннотации архитектурных объектов и их элементов, но нельзя при этом делать вид, что не существует рынка недвижимости, механики ценообразования, законов спроса и предложения, регуляторов и «правил игры», частных и общественных благ. На пути семиотической экспансии встает экономический аргумент: не надо объяснять культурными кодами то, что можно объяснить логикой рынка. Афины VI века – пожалуйста, а вот современные Афины – уже нет.

Впрочем, с экономическим аргументом социальная антропология справляется проверенным способом. Культурные коды и конвенциональные значения стоят не только за отдельными архитектурными объектами, они так же стоят и за экономическими отношениями, в которые эти объекты включены. Невидимая рука рынка – лишь продолжение невидимого плеча культуры.

Игорь Копытофф в статье с характерным названием «Культурная биография вещей: товаризация как процесс» пишет:

Товар здесь понимается как своего рода «маркер», которым помечается материальный предмет сообразно закрепленным в культуре системам категорий. Копытофф проблематизирует фундаментальное различение западной культуры – различение «мира людей» и «вселенной объектов». Его анализ охватывает феномены рабства, коллекционирования, суррогатного материнства, моды на антиквариат, абортов – при этом, чего бы ни касалось его исследование, Копытофф последователен в своем стремлении раскрыть стоящую за «объективной» экономикой «моральную» экономику культурных значений. Собственно, культурные значения, по Копытоффу, и определяют модус бытования вещи в том или ином сообществе.

Идея сама по себе не новая [Бурдьё 2019]. Заслуживающей внимания ее делает методологическая база исследования – применение биографического метода для изучения «жизненного пути» и «карьерной траектории» материальных объектов. Под биографией вещи здесь понимается ее перемещение в пространстве социальных значений. Копытофф пишет:

Насколько проблематично для Копытоффа упоминаемое здесь «физическое состояние» хижины? В гораздо меньшей степени, нежели динамика ее «культурного статуса». Физическое старение хижины идет параллельно с ее культурным старением (как иначе назвать процесс приобретения социальной биографии, завершающийся физическим распадом?), а заодно детерминирует его – термиты могут оборвать жизненный путь хижины и в бытность ее «домом для гостей». Но физическое старение описывается в данной схеме как однонаправленный, линейный, «простой» процесс в противоположность процессу культурного оформления биографий, допускающему возвратное движение в пространстве социальных значений («уникальный объект – товар – уникальный объект», «храм – бассейн – храм» и т. д.). Для того чтобы социальная и культурная мобильность вещи предстала как самостоятельный предмет анализа, требующий особой логики исследования, ее физическая биография должна быть описана максимально просто и непроблематично. В противном случае в объяснительную схему наряду с «когнитивным маркированием» и «категориями культуры» придется включить «термитов» и «качество строительного материала».

Несколько лет назад, работая в одном из проектов с группой экономистов из Гарвардского университета, я услышал от Алана Кантроу – руководителя исследовательской команды – удивительно бодрийяровское рассуждение: «Мы занялись анализом причин американского ипотечного кризиса и поняли простую вещь, которую нам стоило понять гораздо раньше. Американская экономика – это экономика фетишизма. И главный фетиш в ней – маленький домик с лужайкой в благоустроенном пригороде. Благодаря мифологии Великой американской мечты спрос на такие домики всегда превышает предложение: его символическая ценность не связана с экономической стоимостью. Ведь если у тебя есть такой дом, ты не деклассированный элемент, а средний класс, ты общаешься с правильными людьми и работаешь на правильной работе. Влезая в ипотеку на четверть века, люди инвестировали не в свое будущее, они инвестировали в самоуважение и уважение соседей. Ипотека – это не экономический институт, это культурный институт с экономическими последствиями».