Я протянула ученому работу. Альберт Владимировичповел “аспирантку” в кабинет. Да уж, там было на что посмотреть. От потолка допола высились полки, забитые роскошными томами в кожаных переплетах с золотымтиснением, наверное, специально переплетать отдавали. Письменный стол –антикварный, красного дерева, на ножках в форме медвежьих лап. Со столешницейразмером с небольшой аэродром. Тяжелые бархатные шторы, роскошная кожанаямебель, на полу настоящий туркменский ковер – похоже, ручная работа. Стеныукрашало несколько совсем неплохих подлинников – Кустодиев, Репин, Левитан. Вкомнате сильно пахло деньгами. Здесь не скрывали богатства, не стеснялись его.Скорей выставляли напоказ, демонстрируя удачливость. Представляю, как подобныйантураж действует на провинциальных теток.

Царственным жестом Альберт Владимирович указална просторное велюровое кресло. Я попыталась скромно устроиться на краю, нопредательски мягкое сиденье прогнулось, и зад утонул в подушке. Колонкизадрались чуть ли не выше головы. Академик величаво устроился в вертящемсярабочем кресле, теперь он смотрел на меня сверху вниз. Бог мой, при таких чинахиметь комплекс неполноценности!..

Пухлой наманикюренной рукой светило вялопролистало содержание папки, заглянуло в библиографию. Потом изрекло:

– Работы предстоит много, в таком виде, конечно,диссертация непригодна. Ни один московский совет не пропустит столь рыхлуюработу.

"Уже пропустил, – подумала я, – десятьлет тому назад, и ты дал на нее положительный отзыв”.

– Но тема интересная, даже актуальная, –продолжал профессор.

Из его рта полились гладкие фразы. Каждоеслово в отдельности понятно, но общий смысл ускользает. Вспомнив Аленинынаставления, я вытащила блокнот и принялась с подобострастным видом чирикатьручкой. Экономист говорил и говорил, изредка останавливался, поглядывал набольшое зеркало, стоящее на письменном столе, и продолжал мудрые речи. К исходувторого часа я хотела пить, курить и писать.

Помощь пришла от Виолетты Сергеевны. Дверьприоткрылась, и профессорша ласково пропела:

– Алик, ты совсем утомил бедную детку.Наверное, ей хочется кофейку.

Доктор наук захлопнул рот, как чемодан, иглянул на супругу. Виолетта поманила меня:

– Пойдемте, пойдемте на кухню. Потомстарушка повернулась к муженьку:

– Милый, пора собираться на заседаниеВАК.

– Да, да, – закивал Альберт Владимирович,– что-то я слишком увлекся.

– Совсем себя не жалеешь, – вздохнулажена, – хочешь из каждой диссертации конфетку сделать. Кстати, на экспертномсовете сегодня должны утверждать Карташову. Помнишь, какие гадости она говорилапро тебя на собрании?

Профессор крякнул:

– Людям свойственна неблагодарность. Но явыше мелкой мести, а голосовать стану против просто потому, что работаотвратительная.

Виолетта удовлетворенно улыбнулась и поволокламеня на кухню. Даже у нашей Ирки нет такого количества электробытовых приборов!На столах и столиках почти двадцатиметровой кухни теснились: тостер, ростер,кофеварка, СВЧ-печка, мясорубка, вафельница, открывалки для банок, ломте-резка,комбайн, миксер… У окна высился гигантский четырехкамерный холодильник “Бош”.Тут же помещалась и стиральная машина той же фирмы.

На огромном обеденном столе стояла тарелочка сдвумя кусочками сыра. Рядом в изящной корзиночке лежало несколько тоненькихломтиков хлеба.

– Садитесь, садитесь, милая, – ворковалаВиолетта, – кофе или чай?

– Чай, пожалуйста.

Старушка взяла заварочный чайник и плеснула вчашку желтоватой заварки, потом щедро долила доверху кипятком. Поданный напитокАркадий именует “моча молодого поросенка”.

– Пейте, душенька, – радостно предложилапрофессорша, – чаек свежий, только вчера заварили.

Я отхлебнула попахивающую веником жидкость ипостаралась изобразить восторг. Виолетта Сергеевна села напротив и, оглядываяменя чуть блеклыми голубыми глазками, принялась расспрашивать. Скорей всего вмолодости дама подрабатывала в КГБ, потому что интересовалась всем: возрастом,семейным положением, материальным достатком. Я решила рассказать “правду”. Живув Казани, преподаю в автодорожном техникуме. Мужа нет, детей тоже, зарабатываюочень хорошо, целых 400 рублей в месяц. Квартирка собственная, правда,маленькая. Всю жизнь посвящаю науке, преклоняюсь перед трудами Павловского исчастлива, что познакомилась с ним лично.

Виолетта Сергеевна удовлетворенно улыбнулась ипододвинула поближе тарелочку со слегка засохшим сыром.

– Кушайте, кушайте, в Москве простоневозможно пользоваться общепитом, страшно дорого. Кстати, где вы остановились?

– Алена Решетникова познакомила с дамой,которая сдает комнату. К сожалению, там нет телефона.

Профессорша покачала аккуратно уложеннойголовой:

– Плохо, вдруг срочно понадобитесьАльберту

Владимировичу. Вот что. Вы ведь не торопитесь?Сейчас придет Настя, и я отдам вам ее пейджер.

Где-то через полчаса в кухню вошла молодаятемноволосая женщина. Она поставила на пол две огромные сумки и устало произнесла:

– Вот. В прачечную не успеваю, поездчерез два часа.

– Притомилась, душенька, – пропелаВиолетта Сергеевна, – скоро отдохнешь. Езжай спокойненько домой. АльбертВладимирович разговаривал с ректором, дадут тебе ставку доцента.

Женщина кинулась на шею старушке. Та отступилана несколько шагов и пробормотала:

– Ладно, ладно, лучше не забывайпрофессора с праздниками поздравлять, а то он так расстраивается, когдааспирантки уезжают, и с концами. У Альберта Владимировича ранимая душа. Помни онас, а мы тебя не забудем.

– Виолетта Сергеевна, родненькая, –принялась всхлипывать пришедшая, – после того, что вы для меня сделали…

– Ой, прекрати, – замахала рукамипрофессорша, – лучше объясни Дашеньке, что такое пейджер, как он работает.

И она вышла из кухни.

Настя глянула на меня широко поставленнымизелеными глазами и поинтересовалась:

– Диссертацию ваяешь? Я кивнула.

– Чего молчишь, язык от впечатленийпотеряла? Ты откуда?

– Из Казани.

– Да, – вздохнула предшественница, – незавидую тебе. Главное, помни: во всем угождай Виолетте и не вздумай хотькопейку из хозяйственных денег утаить. Тут не Алик главный, а она. Что скажет,то академик и делает. Не показывай ему никаких своих работ, будет спрашивать,говори – не привезла.

– Почему?