Пашка залезал на скамейку. Плечами он упи­рался в низкий потолок, а куда прятал голову, бы­ло не видно из-за Лины. Лина просто висела. Ноги у нее не помещались на скамейке. Пашка, расто­пырив руки, как будто изображал самолет, спры­гивал на брезент, и они с Линой валились набок. После этого Пашка с недовольным лицом кричал Лине в ухо. Похоже, что в поезде она сильно пре­увеличила свои парашютные подвиги.

Отвлекают, решил Блинков-младший.

Пашка перехватил его взгляд и зашевелил гу­бами — опять что-то кричал. Лина ответила, и оба засмеялись. Что их так развеселило? Митька поду­мал, что Лина вполне могла сказать: «Он мне бол­тал про серых инопланетян с Черным Маслом». Действительно, смешно.

Самолет качнуло, ив реве двигателя послы­шался новый звук, похожий на дребезжание рас­щепленной деревяшки.

«Вот оно, — подумал Митька, — начинается». Может, их с папой и не будут убивать, а заложат пару крутых виражей, Бандура побьется о стенки и сломается... Хотя неизвестно, что раньше слома­ется. Обшивку самолетов делают из тонюсенького алюминия, а из чего Бандура — вопрос. Нижняя часть у нее похожа на сейф; если нечаянно стук­нуть, металл отзывается глухо — значит, не жес­тянка. И весит без ящика килограммов полторас­та. Пробьет фюзеляж, и тогда всем будет кирдык.

И вдруг самолет ухнул вниз. Как с американ­ских горок! У Митьки желудок подступил к горлу. Бандура поехала на своих колесиках к пилотской кабине, папа вскочил и поймал. Он что-то кричал, кивая на щиты от ящика. Митька понял: надо собрать ящик и поставить Бандуру на пружины. То­гда она и кататься не будет, и не сломается от тряски.

Не успел он встать, как самолет завалился на крыло. Прислоненные к скамейке щиты перелистнулись, как страницы книжки, и Митьку накры­ло. Наружу торчала одна голова. Стопка щитов подрагивала и нажимала все сильнее. Толстая рес­сорная пружина уперлась Митьке под ложечку и не давала вздохнуть.

Бандура, понятно, не упустила возможности покататься. Митька видел, как папа, жертвуя со­бой, бросается между ней и бортом самолета.

Из кабины высунулся второй пилот.

— Павэл! — рявкнул он так, что, наверное, бы­ло слышно на земле.

Пашка с Линой, связанные своими лямками, барахтались на брезенте, путаясь и мешая друг другу. Кавказец подскочил к Митьке и стал по одному снимать с него щиты.

Сюда! — кричал прижатый Бандурой папа.

Он хотел, чтобы щиты несли к нему, но кавказец не понимал.

Сэйчас памагу! Рэбенка спасаю! — ревел он и оттаскивал щиты в хвост самолета.

Пашка и Лина распутались и кинулись к папе. Тут самолет завалился на другое крыло, и все по­вторилось наоборот. Оставшиеся щиты перелистнулись с Митьки на кавказца, Бандура поехала в обратную сторону, папа опять бросился между ней и бортом. Подоспевшие Пашка и Лина рвали Бандуру У папы из рук. Он кричал: «Датчики! Датчи­ки!» — и показывал на шар.

Кавказец сам выбрался из-под щитов и полез в кучу-малу вокруг Бандуры. А Митька развалился на скамейке, положил ногу на ногу и стал смот­реть. Он понял, что спасать папу не нужно, а Бан­дуру все равно не спасти.

Цель зеленоглазых — не люди, а изобретение академика Лемехова. Сейчас они этак невзначай свернут набитый датчиками черный шар Банду­ры — и готово. Для этого Сергей Иванович и валя­ет самолет с боку на бок. Вон он сидит, вцепившись в штурвал. А в иллюминаторе ни грозы, ни урага­на — солнышко, дымы горящих торфяников тя­нутся вверх. С чего самолету болтаться, если толь­ко летчик этого не хочет?

Близилась развязка. Пашка уже тянулся к чер­ному шару. Папа хотел ударить его по рукам, но самолет качнуло, и папа полетел на пол.

Дело зеленоглазым испортил кавказец (все-таки наш он человек!). Толстыми волосатыми ручищами он обнял Бан­дуру с одного бока, папа — с другого, и колесики перестали ездить. Пашка с Линой оказались не нужны. Опустив руки, они вопросительно глядели на Сергея Ивановича. Ну да, в неразберихе можно было как бы нечаянно сломать Бандуру. А что те­перь? Ломать нарочно, на глазах у троих свидете­лей? Тогда и свидетелей надо...

Блинков-младший сгруппировался для прыж­ка и нашарил под скамейкой рукоятку кирки или ледоруба. Если кавказец будет за них с папой, то зеленоглазым не поздоровится!.. Сцепиться с Ли­ной при таком раскладе придется ему, Митьке. Он бросил кирку. Бить железкой девушку, которая защищает свой дом-звездолет, — нет, это подло!

Самолет затрясло, как будто он ехал по батарее. Ага, главарь помог своим. Обернулся, кричит. Кавказец подозвал Пашку и, оставив его держать Бан­дуру, скрылся в кабине.

Минуты две ничего особенного не происходило. Самолет колотился, как припадочный, Пашка дер­жал Бандуру, дожидаясь, пока папа устанет и ос­лабит хватку.

Из кабины вышел кавказец и стал кричать Пашке и папе. Он ревел, как раненый слон. До Митьки долетали отдельные слова: «Павэл», «са-дымся», «Лына», какое-то «вар-вар» (авария? Ванавара?). Потом он ясно расслышал, что кавказец кричит «Дмитрий». Митька встал, чтобы подойти поближе. Его сразу швырнуло обратно на скамей­ку. Трясло так, что удержаться на ногах было не­возможно. Лина сидела, остальные за что-нибудь хватались. Митька побрел то по стенке, то полз­ком, но пока добрался до Бандуры, кавказец успел прокричать все, что хотел.

Мимо пробежали Пашка и Лина, балансируя, как циркачи на проволоке. Пашка волоком прита­щил из хвоста самолета брезент, который тут же, скомкав, положили под Бандуру. Ее колесики уто­нули в складках и перестали ездить по полу. А Ли­на принесла парашют.

До этого момента Митьке почти все было понят­но, а потом начался дурдом, или сюрреализм, как говорит ученый папа. Сюрреализм — это когда из привычных вещей составляют непривычные кар­тинки.

Пашка застегивал на Лине парашютные лям­ки. Это еще можно было объяснить: наверное, Ванавара уже близко, и Лина хочет спрыгнуть на аэродром, потренироваться. Потом началось вовсе нееобъяснимое.

Папа, шатаясь от борта к борту, подбежал к рюкзакам, развязал оба, свой и Митькин, и вы­тряхнул все из них на пол!

Что случилось?! — закричал Блинков-младший.

...вайглу рос...

Что?!

Балансируя на качающемся полу, папа надевал на него свою большущую оранжевую пуховку и опять кричал свой «вай глу рос». Блинков-младший наполовину расслышал, наполовину угадал: «Не задавай глупых вопросов!»

Интересненько! Напялить на человека пуховку в тридцатиградусную жару — это, по-папиному, не глупо, а спросить, что случилось, — глупо!

Не успел Блинков-младший обидеться, как по­пал из папиных рук в чьи-то еще. Оглянулся — Пашка. На плечи Митьке легли какие-то лямки; врезаясь в пах, затянулись ремни на ногах. Он ис­пугался: связывают! И сразу же сообразил, что нет, его вторым пристегивают к Лининому парашюту.

Пашка еще что-то поправлял и затягивал, а па­па тем временем кидал в свой опустевший рюкзак тушенку, сгущенку, большущий нож, зажигалку, Митькины носки, Митькины трусы, опять носки... Кавказец рядом с ним потрошил Линину сумку, подсовывая папе в рюкзак некоторые вещички, в основном прозрачные и с кружевами. Из серьезной одежды он оставил только куртку.