На что я, в полном уважении к мессеру Джироламо, улыбаясьже, отвечал, что повторить таковые вещицы для меня не затруднительно, нобольшого нет в том интереса, а что интереснее сделать новые и замечательныевещи, изукрашенные подобными гротесками, но только еще точнее и искуснее. И притом случилась упомянутая дочка того мессера Джироламо, и она весьма кокетливостроила мне глазки и недоверчиво говорила, что невозможно мне сделатьсказанное. Тогда я весьма учтиво с ней поговорил и обещал сделать для неекакую-нибудь вещицу редкостной тонкости и изящества, изукрасив ее такими жегротесками, и сделать эту вещицу ей в подарок, ничего не взяв за работу,поскольку и отец ее, мессер Джироламо, премного для меня сделал доброго, и самаона своей красотой очень была для меня приятна.

Тогда, взяв один золотой дукат, я приступил к задуманнойработе. Столь мало золота взял я, поскольку хотел сделать для той прекраснойФранчески маленький перстень, достойный ее изящества и красоты. Однако,приступив к своей работе, я не знал, какой камень мне вставить в тот перстень.Как ни думал я, все камни казались негодными.

И вот однажды прохожу я мимо Барджелло и лицезрею такуюпрежалостную картину: трое дюжих молодцев обступили одного мессера, судя поплатью — иностранца, и теснят его, нанося удар за ударом своими шпагами. Мессерже иностранец отбивается от их шпаг с большой отвагой, но, будучи один противтроих, начинает уставать и не имеет надежд на спасение. Тогда я, вытаскиваясвою шпажонку, без которой и шагу не мог ступить, восклицаю: Берегитесь, трусы!

Втроем ли на одного прилично нападать истинным флорентийцам?Так получите же!"

И с этими словами начинаю жарко раздавать им свои удары.Трусы эти, видя, что дело их не выгорело, развернулись и позорно бежали,оставив нас с мессером-иностранцем двоих на поле боя. Тогда помянутыйиностранец, вежливо кланяясь, благодарит меня сердечно за помощь и ловкостьмоей шпаги.

И представляется мне иностранным графом де Сен-Жермен. Начто я также называю ему свое имя, и видно, что имя мое ему очень известно.Мессер Бенвенуто, — говорит мне помянутый граф, — позвольте мнеподарить вам один только камень. Ибо мастеру, каков вы есть, невозможноподарить перстень или запястье, или любое другое изделие чужого мастерства, ибоваше мастерство выше любых похвал; но этот камень вы обрамите в золото исделаете из него перстень необычайной красоты, и тогда это будет замечательно иискусно. И только запомните, мессер Бенвенуто, что названный перстень будет непрост.

Он дарить будет счастье всякому своему владельцу, кто в дарего получит; но ни продать, ни потерять, ни же украсть перстень тот будетнельзя, а только в дар получить или подарить любезному сердцем человеку".

И мессер граф протянул мне на ладони удивительный камень,черный с глубоким тусклым отливом и как будто дымом, курящимся в глубине егочерноты. Я в сильном восторге засмотрелся на сказанный камень и хотел былоспросить мессера графа, как сей камень именуется, да только, поднявши глаза,увидал, что сказанный иностранец уже удалился неизвестно куда. Еще подумал я,как сей удивительный граф достоверно узнать смог, что я ищу камень, чтобы вперстень его заключить, и как смог он оный камень отыскать, как нельзя большедля замысла моего подходящий. Но как сказанный мессер граф ушел, непростившись, то и вопросы мои остались без ответа…"

Стас Грачев вернулся домой в ужасном настроении и сразунабросился на Алену.

— Ты во что меня втянула? Ты что, посадить меня хочешь?

Алена, совершенно не привыкшая к таким выражениям от давно инадежно выдрессированного Стаса, в первый момент даже растерялась:

— Что случилось, дарлинг? У тебя неприятности?

— Еще какие! И будь спокойна, у тебя они тоже будут!

— Дарлинг, ты что это себе позволяешь? — Аленабыстро преодолела свою растерянность и вспомнила, что мужчину ни в коем случаенельзя выпускать из ежовых рукавиц. — Ты с кем разговариваешь? Откудатакой хамский тон?

Но Стас, даже почувствовав строгий ошейник, не угомонился:

— Тон ей, видите ли, мой не понравился! Ты лучше скажи,куда ты послала дружка своего уголовного?

— Какого еще дружка? — Лицо Алены окрасилосьздоровым деревенским румянцем, а в голосе появились интонации, характерные дляовощного ряда Центрального колхозного рынка.

— Валеру твоего, уголовника!

— Валера ему, видите ли, не угодил! — Алена уперларуки в бока и приготовилась к долгому аппетитному скандалу.

Скандалы всегда действовали на нее освежающе, она их оченьлюбила, они повышали ее жизненный тонус, и чувствовала она себя в атмосферескандала, как рыба в воде. Но Стас неожиданно выбил почву у нее из-под ног:

— Валера не мне не угодил, а кому покруче. Убили егосегодня.

— Чего? — тупо спросила Алена, и миловидное ееличико мигом утратило весь свой здоровый румянец. — Как убили? Ты чтоболтаешь?

— Вот как убили, не могу тебе сказать.

Забыл уточнить. А где убили — знаю, в квартире у Марии.

— У какой еще Марии? — В стрессовой ситуации Аленавсегда плохо соображала.

— Да у жены моей бывшей, Марии Грачевой, —терпеливо разъяснил Стас.

При упоминании бывшей жены Алена мгновенно встала в боевуюстойку, снова зарумянилась, и глаза ее зажглись застарелой злобой:

— Ах, у этой тощей селедки? Так ты у нее, значит,сегодня был? А позволь тебя спросить, дарлинг, что ты там делал?

— Ты хоть немножко соображать можешь, или у тебя от злостивсе мозги атрофировались? Ты поняла, что у нее в квартире сегодня твоегоВалерика угробили? Что он, интересно, там делал? Это ты можешь объяснить? Тыхоть понимаешь, что я окажусь самым первым подозреваемым?

— Да эта зараза, верно, сама Валерика ухлопала. Я занего стерву своими руками задушу!

Стас схватил Алену за плечи и хорошенько встряхнул. Онапосмотрела в злобном изумлении, но замолчала, чего он и добивался.

— Послушай меня. Ты можешь мне объяснить, что твой Валерикделал в квартире Марии? Что он вообще о ней знал? Что он там искал? Ты егонавела? Ты пойми наконец, произошло убийство, это не шутки!

Алена смотрела на него дикими глазами, затуманенными пеленойистерики, и только повторяла вполголоса:

— Ты что, сдурел? Ты что себе позволяешь? Ты руки-тоубери!

Стас подавил в себе жгучее желание надавать ей оплеух, ещераз встряхнул как следует и снова попытался пробиться к ее сознанию:

— Ты меня понимаешь? Убийство произошло! Не до истериксейчас! Скажи только, зачем Валерик пошел к ней в квартиру?

Ты ему о перстне говорила?

В глазах Алены засветилось наконец осознанное выражение: этобыла презрительная злоба.