Он бы и продолжал делать это дальше, и, казалось бы, не останавливался бы вплоть до самого утра, до его первого учебного дня. Но, в момент, когда он вспомнил, что завтрашний день ни в коем случае не менее важный, чем сегодняшний, – и это знание на минуту насторожило его наблюдательность, – в кустах, что были близь крыльца, но полностью укутаны покровом тьмы, что-то зашевелилось. Через мгновение, из дерева, что стояло подле кустов, вырасла пара ног, чернейших из всех виданных Володей рук, и лица, казалось бы, покрытого то-ли углем, то ли еще какой невозможной краской, что довела ее до подобного очернения. Сначала удивившись подобному явлению, и, проморгав пару раз, не веря своим глазам, он, смертельно побледнев, не выпуская из рук трубку и в спешке заложив зажгалку в карман, бросился к двери крыльца. Его видение, казалось бы, нисколько не собиралось давать своему сопернику в игре «охотник-жертва» слабины, и, с нечелевоческой скоростью, буквально в два прыжка преодолело расстояние, отделяющее кусты от крыльца, и, оказавшись подле Владимира, который, уже открыв дверь, стремительно желал в нее окунуться и закрыть.

Когда он наполовину исполнил свое намерение, их взгляды встретились.

А дальше, как говорят классики, пустота.

Глава четвертая, или действие, в котором тяжело отличить сон от яви

Как дороги прекрасные рассветы! Один мудрец говорил, что каждый закат и рассвет, – уникален. Пропуская один, мы опаздываем увидеть его на всю жизнь. Мир погружался во тьму, природа засыпала, знаменуя собственную гибернацию спокойным, легким, но слегка учащенным дождем. В этом, казалось бы, мирном просторе, посреди поля располагалась маленькая хибара, стены и крыша которой были сделаны из старых проржавевших листов металла. Казалось бы, одно легкое дуновение ветерка, и эта лачуга, обетованная бродягами, сдастся под натиском природы и развалится. Но, несмотря на все ее старания, конструкция, что была сделана для выживания сама последними силами цеплялась за эту тонкую нить, и не собиралась сдаваться.

В совсем одинокой лачуги посреди совсем одинокого леса, в котором, казалось бы, совсем нет жизни кроме редкого проблеска птиц и диких животных, кипела жизнь, которой, казалось бы, было в разы больше, чем в самом густонаселенном городе. Чем больше дождь стучал по крыше, тем большим отзвуком этот шум доносился в голове Владимира. Он, понемногу пробуждаясь, чувствовал, как голова его раскалывается, тело в тело втыкалось тысячи ледяных иголок, и, казалось бы, не совсем понятно, от ужаса или от боли, и, вдобавок ко всему этому, крыша лачуги была не самым надежным приспособлением, обеспечивающим герметизацию помещения: редкие капли падали ему прямо на лицо, заставляя отходить от сна и посильно возбуждая ненависть к природе, что совсем не желает дать мученику отоспаться.

Как любой дремлющий, он представлял свое пробуждение внутри уже знакомого ему и почти полюбившегося здания общежития, но, когда тот открыл глаза, и, заместо приятной иллюзии, сладкого миража открылась нелицеприятная реальность, тот, поначалу закрыв глаза вовсе, думая, что он все еще во сне, но открыв их вновь, и, подметив, что картина никак не изменилась, он уже был точно уверен, что боль его тела приносит ему исходящий из него ужас.

Хотя он и ощущал полное бессилие, он попытался было встать на ноги. Облокотившись, он слегка подвинул солону, которая служила ему некоей приспособленной в кустарных условиях кроватью, и, добившись лишь того, что он смог перевернуться на живот, заныл. Тело, не ожидавшее столь резкой борьбы за поднятие на ноги, решило резко напомнить о себе своему хозяину, ударив силой всей боли своих мышц, нанося еще более сокрушительный удар сознанию, сравнимый только с набитым мешком песка.

С волевой силой подняв свою голову, и, мгновенно ее опустив, Владимир решил, что если лежать, так уж точно не на животе. Из последних сил тот, вновь оглашая маленькую комнату стоном, перевернулся на спину.

В таком положении, оглушенный от боли, он только и мог, что смотреть на протекающую крышу над ним. Но, оказавшись уже вне зоны полета капель на его лицо, он мог спокойно поразмышлять.

Перебирая в голове, смутно омраченной туманом головной боли, последние воспоминания, тот решительно осознал, что не понимает толком ничего, что с ним происходит. В один момент он решил предать сомнению знаменитое утверждение, что во сне боли не чувствуешь, ведь вся ситуация, происходящая с ним, была больше всего похожа именно на сон. Но вновь ударивший по его сознанию укол головной боли все-таки возвращал его от подобных размышлений, убеждая его, что он все-таки низвергнут в несчастную пучину реальности, и спастись обычным пробуждением у него не получится.

Так, решительно настроившись спланировать, что тому следует предпринять дальше, он столкнулся с проблемой, что сделать не может буквально ничего. Крик ему будет стоить многих сил и большей боли, лежать на голой земле, – ведь под ним не было даже пола, но лишь обычная засыпанная песком, сквозь которую пробираются редкие ростки травы, земля, – и ждать собственного хотябы частичного выздоровления, что подарило бы ему небольшой запас сил на последний рывок, бесполезно, – быстрее всего он схватит простуду или воспаление легких. Но Владимир, как человек неученый, – что довольно нормально для только поступившего студента, – не мог определить собственный анамнез, поставить диагноз и предупредить развитие собственного состояния, поэтому единственный выход, который он видел в собственном сознании заключался лишь в том, чтобы незамедлительно получить скорую помощь. А как?

Это уже совершенно другой вопрос.

Наконец, придя к выводу, что положение его полностью безутешно, он подумал, что если кто-то его сюда принес, при этом особенно сильно, – судя по американским боевикам, которые он смотрел, – не покалечив, значит. что кому-то он еще нужен. И этот кто-то уже вошел в проем, в котором должна была быть дверь, но, – вследствие бедности обители, – не имела, и твердым шагом подходил к Владимиру.

Володя, ни в коем случае не подозревавший, что его мысли вполне себе могли бы быть материальными и притянуть к себе объект его размышлений, был слегка смущен. В первую очередь, – казалось ему, – он должен радоваться, что ситуация наконец имеет шансы проясниться, но во вторую, он понимал, что чем дальше эта ситуация могла бы зайти, тем хуже она может обернуться, и, впрочем, лучше бы этой ситуации вообще не было бы. Закрыв глаза, толи от страха, хотя да, без сомнения, от страха, – ведь как все знают, неизвестность краше известности, так как она может подарить надежду, – не желая опознавать своего похитителя и