– Вот в рассуждении того теперь идет речь, пановедобродийство, – да вы, может быть, и сами лучше это знаете, – что многиезапорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черттеперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что естьмного таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогдакак молодому человеку, – и сами знаете, панове, – без войны не можно пробыть.Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?

«Он хорошо говорит», – подумал Бульба.

– Не думайте, панове, чтобы я, впрочем, говорил это длятого, чтобы нарушить мир: сохрани Бог! Я только так это говорю. Притом же у насхрам Божий – грех сказать, что такое: вот сколько лет уже, как, по милостиБожией, стоит Сечь, а до сих пор не то уже чтобы снаружи церковь, но дажеобраза без всякого убранства. Хотя бы серебряную ризу кто догадался имвыковать! Они только то и получили, что отказали в духовной иные козаки. Да идаяние их было бедное, потому что почти всё пропили еще при жизни своей. Так явсе веду речь эту не к тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещалисултану мир, и нам бы великий был грех, потому что мы клялись по закону нашему.

– Что ж он путает такое? – сказал про себя Бульба.

– Да, так видите, панове, что войны не можно начать.Рыцарская честь не велит. А по своему бедному разуму вот что я думаю: пустить счелнами одних молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии.[18] Как думаете,панове?

– Веди, веди всех! – закричала со всех сторон толпа. – Заверу мы готовы положить головы!

Кошевой испугался; он ничуть не хотел подымать всегоЗапорожья: разорвать мир ему казалось в этом случае делом неправым.

– Позвольте, панове, еще одну речь держать!

– Довольно! – кричали запорожцы, – лучше не скажешь!

– Когда так, то пусть будет так. Я слуга вашей воли. Уж делоизвестное, и по Писанью известно, что глас народа – глас Божий. Уж умнее тогонельзя выдумать, что весь народ выдумал. Только вот что: вам известно, панове,что султан не оставит безнаказанно то удовольствие, которым потешатся молодцы.А мы тем временем были бы наготове, и силы у нас были бы свежие, и никого б непобоялись. А во время отлучки и татарва может напасть: они, турецкие собаки, вглаза не кинутся и к хозяину на дом не посмеют прийти, а сзади укусят за пяты,да и больно укусят. Да если уж пошло на то, чтобы говорить правду, у нас ичелнов нет столько в запасе, да и пороху не намолото в таком количестве, чтобыможно было всем отправиться. А я, пожалуй, я рад: я слуга вашей воли.

Хитрый атаман замолчал. Кучи начали переговариваться,куренные атаманы совещаться; пьяных, к счастью, было немного, и потому решилисьпослушаться благоразумного совета.

В тот же час отправились несколько человек напротивуположный берег Днепра, в войсковую скарбницу, где, в неприступныхтайниках, под водою и в камышах, скрывалась войсковая казна и часть добытых унеприятеля оружий. Другие все бросились к челнам, осматривать их и снаряжать вдорогу. Вмиг толпою народа наполнился берег. Несколько плотников явились стопорами в руках. Старые, загорелые, широкоплечие, дюженогие запорожцы, спроседью в усах и черноусые, засучив шаровары, стояли по колени в воде истягивали челны с берега крепким канатом. Другие таскали готовые сухие бревна ивсякие деревья. Там обшивали досками челн; там, переворотивши его вверх дном,конопатили и смолили; там увязывали к бокам других челнов, по козацкому обычаю,связки длинных камышей, чтобы не затопило челнов морскою волною; там, дальше повсему прибрежью, разложили костры и кипятили в медных казанах смолу назаливанье судов. Бывалые и старые поучали молодых. Стук и рабочий крикподымался по всей окружности; весь колебался и двигался живой берег.

В это время большой паром начал причаливать к берегу.Стоявшая на нем толпа людей еще издали махала руками. Это были козаки воборванных свитках. Беспорядочный наряд – у многих ничего не было, кромерубашки и коротенькой трубки в зубах, – показывал, что они или только чтоизбегнули какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли все, чтони было на теле. Из среды их отделился и стал впереди приземистый, плечистыйкозак, человек лет пятидесяти. Он кричал и махал рукою сильнее всех, но застуком и криками рабочих не было слышно его слов.

– А с чем приехали? – спросил кошевой, когда паромприворотил к берегу.

Все рабочие, остановив свои работы и подняв топоры и долота,смотрели в ожидании.

– С бедою! – кричал с парома приземистый козак.

– С какою?

– Позвольте, панове запорожцы, речь держать?

– Говори!

– Или хотите, может быть, собрать раду?

– Говори, мы все тут.

Народ весь стеснился в одну кучу.

– А вы разве ничего не слыхали о том, что делается нагетьманщине?

– А что? – произнес один из куренных атаманов.

– Э! что? Видно, вам татарин заткнул клейтухом[19] уши, чтовы ничего не слыхали.

– Говори же, что там делается?

– А то делается, что и родились и крестились, еще не видалитакого.

– Да говори нам, что делается, собачий сын! – закричал одиниз толпы, как видно, потеряв терпение.

– Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперьне наши.

– Как не наши?

– Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед незаплатишь, то и обедни нельзя править.

– Что ты толкуешь?

– И если рассобачий жид не положит значка нечистою своеюрукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя.

– Врет он, паны-браты, не может быть того, чтобы нечистыйжид клал значок на святой пасхе!

– Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь повсей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, чтозапрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не торасскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие делаводятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно,татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей – ничего нет, ивы не слышите, что делается на свете.

– Стой, стой! – прервал кошевой, дотоле стоявший, потупивглаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда неотдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грознуюсилу негодования. – Стой! и я скажу слово. А что ж вы – так бы и этак поколотилчерт вашего батька! – что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли?Как же вы попустили такому беззаконию?