Войско решилось идти прямо на город Дубно, где, носилисьслухи, было много казны и богатых обывателей. В полтора дня поход был сделан, изапорожцы показались перед городом. Жители решились защищаться до последних сили крайности и лучше хотели умереть на площадях и улицах перед своими порогами,чем пустить неприятеля в домы. Высокий земляной вал окружал город; где вал былниже, там высовывалась каменная стена или дом, служивший батареей, или,наконец, дубовый частокол. Гарнизон был силен и чувствовал важность своегодела. Запорожцы жарко было полезли на вал, но были встречены сильною картечью.Мещане и городские обыватели, как видно, тоже не хотели быть праздными и стояликучею на городском валу. В глазах их можно было читать отчаянное сопротивление;женщины тоже решились участвовать, – и на головы запорожцам полетели камни,бочки, горшки, горячий вар и, наконец, мешки песку, слепившего им очи.Запорожцы не любили иметь дело с крепостями, вести осады была не их часть.Кошевой повелел отступить и сказал:

– Ничего, паны-братья, мы отступим. Но будь я поганыйтатарин, а не христианин, если мы выпустим их хоть одного из города! Пусть ихвсе передохнут, собаки, с голоду!

Войско, отступив, облегло весь город и от нечего делатьзанялось опустошеньем окрестностей, выжигая окружные деревни, скирдынеубранного хлеба и напуская табуны коней на нивы, еще не тронутые серпом, где,как нарочно, колебались тучные колосья, плод необыкновенного урожая,наградившего в ту пору щедро всех земледельцев. С ужасом видели с города, какистреблялись средства их существования. А между тем запорожцы, протянув вокругвсего города в два ряда свои телеги, расположились так же, как и на Сечи,куренями, курили свои люльки, менялись добытым оружием, играли в чехарду, в чети нечет и посматривали с убийственным хладнокровием на город. Ночью зажигалиськостры. Кашевары варили в каждом курене кашу в огромных медных казанах. Угоревших всю ночь огней стояла бессонная стража. Но скоро запорожцы началипонемногу скучать бездействием и продолжительною трезвостью, не сопряженною нис каким делом. Кошевой велел удвоить даже порцию вина, что иногда водилось ввойске, если не было трудных подвигов и движений. Молодым, и особенно сынамТараса Бульбы, не нравилась такая жизнь. Андрий заметно скучал.

– Неразумная голова, – говорил ему Тарас. – Терпи, козак, –атаман будешь! Не тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тотдобрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему чтохочь, а он все-таки поставит на своем.

Но не сойтись пылкому юноше с старцем. Другая натура уобоих, и другими очами глядят они на то же дело.

А между тем подоспел Тарасов полк, приведенный Товкачем; сним было еще два есаула, писарь и другие полковые чины; всех козаков набралосьбольше четырех тысяч. Было между ними немало и охочекомонных, которые самиподнялись, своею волею, без всякого призыва, как только услышали, в чем дело.Есаулы привезли сыновьям Тараса благословенье от старухи матери и каждому покипарисному образу из Межигорского киевского монастыря. Надели на себя святыеобраза оба брата и невольно задумались, припомнив старую мать. Что-то пророчитим и говорит это благословенье? Благословенье ли на победу над врагом и потомвеселый возврат на отчизну с добычей и славой, на вечные песни бандуристам, илиже?.. Но неизвестно будущее, и стоит оно пред человеком подобно осеннемутуману, поднявшемуся из болот. Безумно летают в нем вверх и вниз, черкаякрыльями, птицы, не распознавая в очи друг друга, голубка – не видя ястреба,ястреб – не видя голубки, и никто не знает, как далеко летает он от своейпогибели…

Остап уже занялся своим делом и давно отошел к куреням.Андрий же, сам не зная отчего, чувствовал какую-то духоту на сердце. Уже козакиокончили свою вечерю, вечер давно потухнул; июльская чудная ночь обняла воздух;но он не отходил к куреням, не ложился спать и глядел невольно на всю бывшуюпред ним картину. На небе бесчисленно мелькали тонким и острым блеском звезды.Поле далеко было занято раскиданными по нем возами с висячими мазницами,облитыми дегтем, со всяким добром и провиантом, набранным у врага. Возле телег,под телегами и подале от телег – везде были видны разметавшиеся на травезапорожцы. Все они спали в картинных положениях; кто подмостив себе под головукуль, кто шапку, кто употребивши просто бок своего товарища. Сабля,ружье-самопал, короткочубучная трубка с медными бляхами, железными проверткамии огнивом были неотлучно при каждом козаке. Тяжелые волы лежали, подвернувшипод себя ноги, большими беловатыми массами и казались издали серыми камнями,раскиданными по отлогостям поля. Со всех сторон из травы уже стал подыматьсягустой храп спящего воинства, на который отзывались с поля звонкими ржаньямижеребцы, негодующие на свои спутанные ноги. А между тем что-то величественное игрозное примешалось к красоте июльской ночи. Это были зарева вдали догоравшихокрестностей. В одном месте пламя спокойно и величественно стлалось по небу; вдругом, встретив что-то горючее и вдруг вырвавшись вихрем, оно свистело илетело вверх, под самые звезды, и оторванные охлопья его гаснули под самымидальними небесами. Там обгорелый черный монастырь, как суровый картезианскиймонах, стоял грозно, выказывая при каждом отблеске мрачное свое величие. Тамгорел монастырский сад. Казалось, слышно было, как деревья шипели, обвиваясьдымом, и когда выскакивал огонь, он вдруг освещал фосфорическим,лилово-огненным светом спелые гроздия слив или обращал в червонное золото там итам желтевшие груши, и тут же среди их чернело висевшее на стене здания или надревесном суку тело бедного жида или монаха, погибавшее вместе с строением вогне. Над огнем вились вдали птицы, казавшиеся кучею темных мелких крестиков наогненном поле. Обложенный город, казалось, уснул. Шпицы, и кровли, и частокол,и стены его тихо вспыхивали отблесками отдаленных пожарищ. Андрий обошелкозацкие ряды. Костры, у которых сидели сторожа, готовились ежеминутнопогаснуть, и самые сторожа спали, перекусивши саламаты и галушек во веськозацкий аппетит. Он подивился немного такой беспечности, подумавши: «Хорошо,что нет близко никакого сильного неприятеля и некого опасаться». Наконец и самподошел он к одному из возов, взлез на него и лег на спину, подложивши себе подголову сложенные назад руки; но не мог заснуть и долго глядел на небо. Оно всебыло открыто пред ним; чисто и прозрачно было в воздухе. Гущина звезд,составлявшая Млечный Путь, поясом переходившая по небу, вся была залита светом.Временами Андрий как будто позабывался, и какой-то легкий туман дремотызаслонял на миг пред ним небо, и потом оно опять очищалось и вновь становилосьвидно.

В это время, показалось ему, мелькнул пред ним какой-тостранный образ человеческого лица. Думая, что это было простое обаяние сна,которое сейчас же рассеется, он открыл больше глаза свои и увидел, что к немуточно наклонилось какое-то изможденное, высохшее лицо и смотрело прямо ему вочи. Длинные и черные, как уголь, волосы, неприбранные, растрепанные, лезлииз-под темного, наброшенного на голову покрывала. И странный блеск взгляда, имертвенная смуглота лица, выступавшего резкими чертами, заставили бы скорееподумать, что это был призрак. Он схватился невольно рукой за пищаль и произнеспочти судорожно: