– Вы теперь будете тут убирать? – поинтересовалась я у Лиды.

Та улыбнулась.

– Нет, только один день. Я не простая домработница.

– Да? – я из вежливости поддержала разговор. – А какая?

Терпеть не могу людей, которые корчат из себя бог знает что.Если стоишь в чужой квартире с веником и совком, то, как ни называйся, сутьодна. Поломойка она и есть поломойка. Я в своей жизни только и делала, чтовозила тряпкой по комнатам и коридорам. Ну и что? Но Лида, очевидно, стесняетсясвоего занятия, да она не одна такая!

Видели когда-нибудь в метро, при входе на станцию, у кассбумажку: «Требуется оператор для работы в зале на машине»? Долгое время я никакне могла сообразить, на каком таком автомобиле предлагается разъезжать постанции и при чем тут оператор? Мне что, дадут видеокамеру? В действительностиже оказалось, что это просто объявление о найме уборщицы. А машина – такаясерая штука с бешено крутящимися внутри щетками, которую следует толкать передсобой, оставляя сзади мокрую полосу свежепомытого мрамора…

– Вот, – продолжала Лида, – возьмите визитку, вдруг когдапонадобится, не дай бог, конечно!

Ничего не понимая, я взяла карточку и уставилась на цифры ибуквы: «Лидия Ковригина, уборка квартир и офисов после террористических актов,убийств и аварий».

– Это чья? – глупо поинтересовалась я. – Ваша?

Лида хихикнула:

– Конечно.

– Так вы моете…

– После преступлений, – пояснила женщина. – Знаете,родственникам-то не слишком приятно. Вот вчера кабинет уделали, жуть! Кровищивезде! Все стены, пол и даже на потолок попало. Здесь-то сегодня чисто,подумаешь, чуть на стол натекло, ерунда! А что, правда, будто тут совсеммолодую убили?

Я подавила легкую тошноту.

– Да.

– Вот горе, вот горе, – запричитала Лида, но глаза ее горелилюбопытством.

Никакой жалости к погибшей Лене уборщица не испытывала, нуда это и понятно.

– Где же находите клиентов? – поинтересовалась я.

– В «Из рук в руки» объявления печатаю, визитки раздаю,иногда сама предлагаюсь. Прочитаю в «Московском комсомольце», кого где убили, извоню…

Внезапно тошнота опять подступила к горлу, и я пошла вкладовку за чемоданом.

Элегантный саквояж из крокодиловой кожи нашелся там, где иговорила Марья Михайловна. Я попыталась поднять его и охнула. Маленький на видбаульчик оказался очень тяжелым. С трудом оторвав его от пола, я пошла к двери.

– Уходите? – весело спросила Лида.

– Да, – ответила я.

– Ну счастливо вам, – улыбнулась уборщица, – визитку мою непотеряйте, вдруг пригодится.

– Типун вам на язык, – обозлилась я и ушла.

Марья Михайловна не обманула. Ее дом, самая обычнаяпятиэтажка из желтых блоков, стоял в двух шагах от станции «Кузьминки». Нанебольшом пятачке шумел рынок. Я обогнула полосатые палатки и вошла в подъезд.

Марья Михайловна открыла дверь и мигом заплакала, увидавменя с саквояжем в руках. Я растерянно пробормотала:

– Ну, ну, успокойтесь.

– Проходите, Виолочка, на кухню, – сморкаясь в платочек,сказала хозяйка. – Оставьте чемоданчик вот тут, около вешалки.

– Он тяжелый, – сказала я, – давайте отнесу к Никите вкомнату.

– Спасибо, – вежливо отозвалась Марья Михайловна. – Ничего,пусть пока тут постоит!

Мы двинулись на кухню. Хозяйка извинилась и ушла. Из ваннойпослышался шум воды. Я села на стул и огляделась. Большое помещение, метровдвадцать, было обставлено самой простой, отечественной мебелью. И плита, ихолодильник оказались здесь советскими, купленными небось еще в 70-е годы.Такие кухни у большинства малообеспеченных москвичей. Удивила меня толькокубатура помещения, обычно в «хрущобах» пятиметровые пищеблоки. Наверное, МарьяМихайловна в свое время разбила стену между крохотной кухонькой и прилежащей кней комнатой.

Честно говоря, узнав в свое время от Лены, что ее мать –художница, я очень удивилась. Больше всего Марья Михайловна была похожа набабушку Красной Шапочки. Полноватая, совершенно седая, со старомодной укладкой…Косметикой дама не пользуется, парфюмерией тоже, впрочем, иногда от нее пахнетсовершенно старомодными духами «Клима», новинкой шестидесятых годов фирмы«Ланком». И теперь можете представить, что подобная мадам рисует странныемистические картины сродни офортам Гойи или полотнам Босха?

Увидев впервые натюрморт, на котором изображались давленыефрукты, слегка подгнившие и грязные, горкой уложенные внутри человеческогочерепа, я долго не могла поверить, что сие творение принадлежит МарьеМихайловне. Такая бабуся, если уж она взялась за кисть, должна выписыватьзайчиков, козликов и собачек, на худой конец полевые или садовые цветочки…Кстати, Марье Михайловне всего шестьдесят три года, я высчитала, что Леночкуона родила очень поздно, в сорок, а уже в пятьдесят шесть стала бабушкой. Новыглядит она на все семьдесят с гаком. Впрочем, насколько я понимаю, ейсовершенно наплевать на производимое впечатление, она не из тех людейискусства, кто делает косметические подтяжки.

Вот и сейчас она просто умылась и не стала ни пудрить лицо,ни красить губы. Мы пили кофе.

– Ума не приложу, – вздыхала бабушка Никиты, – как теперьжить? Бедный Павлик, я понимаю, он хотел заработать, связался с наркотиками…Господи, ну почему молодым все сразу надо? Я же живу спокойно в этой квартире?Нет, подавай им хоромы шестикомнатные, элитный автомобиль, загородный дом… Воттеперь буду продавать Леночкину квартиру. Надо Никиточку поднимать, да иПавлику передачи носить.

– Разве вы можете реализовать жилплощадь? – удивилась я. –Лена же только-только умерла. Должно пройти, по-моему, полгода!

– Эта квартира, – спокойно ответила художница, – куплена иприватизирована на мое имя.

От удивления я разинула рот.

– Правда?

Марья Михайловна печально улыбнулась:

– Павлуша-то все время с законом играл. Вы знаете, чем онзанимался?

Я растерянно пробормотала:

– Вроде торговал продуктами, Леночка говорила, у негоконтейнеры на рынках стояли, конфеты, зефир, мармелад…

Марья Михайловна с жалостью посмотрела на меня: