Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Теперь я понимаю, что ошибался, — грустно заметил Дронго,— очевидно, вы принадлежите к категории следователей которые никогда неошибаются.
— Да, — разозлился Катусев, — я стараюсь работать так, чтобыникогда не ошибаться.
В комнате адвокатов они сидели на стульях в ожидании АхмедаАбасова. Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина чуть выше среднего роста.Крупные черты лица, большие темные глаза. Начинающие седеть усы, жесткие темныеволосы. Широкие плечи, мощный торс. Такой мужчина мог понравиться женщинам.Конвоир вышел в коридор, Абасов кивнул обоим адвокатам, усаживаясь напривинченный к полу стул.
— Господин Абасов, хочу сообщить, что ваши родственникинаняли вам еще одного адвоката. Вашего земляка, — сообщил Боташев, — господин…он просит, чтобы его называли господином Дронго.
— Зачем? — спросил Абасов. Это было его первое слово.
— Так решили ваши родственники, — ответил Боташев, — вданном случае вы можете отказаться.
Абасов посмотрел на нового адвоката.
— Вы из Баку? — спросил он.
— Нет. Меня нашли в Москве, — почти честно ответил Дронго.
— Кто вас нашел?
— Ваш старший брат и ваша племянница. Они попросили менязащищать ваши интересы.
— Напрасно. Я им передал, что мне ничего не нужно. Все уже итак решено.
— Пока ничего не решено, — возразил Дронго, — но если выбудете сидеть с таким безучастным видом и твердить, что все решено, возможно,решение суда тоже станет предопределено.
— Оно и так предопределено, — возразил Абасов, — хотяделайте, что считаете нужным. Мне все равно.
— Понятно. Могу я поговорить с вами наедине?
Абасов посмотрел на него какими-то мутными глазами. Дронгодаже испугался. В них не было самого главного. Интереса к жизни.
— У меня будет только одна просьба, — сказал Ахмед Абасов, —я хочу написать свое завещание, если это возможно. И нотариально его заверить.
— Вы не ответили на мой вопрос. Могу я поговорить с ваминаедине?
— Зачем?
— У меня есть к вам несколько личных вопросов.
— Это ни к чему.
— И тем не менее я настаиваю.
— Вас прислала моя племянница? Сабина все никак не можетуспокоиться.
— Вы разрешите мне поговорить с вами наедине? — В очереднойраз терпеливо попросил Дронго.
— Ладно, — кивнул Абасов, — делайте, что хотите.
Дронго обратился к Боташеву.
— Жагафар Сабитович, можно, мы поговорим с нашим другомнаедине? Если это вас не обидит, конечно.
— Я все понял еще тогда, когда вы появились в нашейюридической консультации, — усмехнулся адвокат, — говорите, конечно. Вы моглиговорить и в моем присутствии. Я не понимаю азербайджанского. Но учтите, чтовас могут прослушивать, хотя это и запрещено законом, — он поднялся и вышел изкомнаты, позвонив конвоиру, чтобы открыть дверь.
Они остались вдвоем.
— Что вам нужно? — тихо спросил Абасов? — Почему вы неоставите меня в покое? Я ведь уже признал свою вину. Что вам еще от меня нужно?Это я убил Лешу Паушкина. И двое свидетелей видели, как я его бил ножом. Чтовам еще нужно?
— Давайте говорить по-азербайджански, — предложил Дронго, —так будет удобнее. Во-первых, я не адвокат…
— Интересное признание, — пробормотал Абасов, — неужели выангел, который прилетел сюда, чтобы меня спасти?
— И не ангел. Я частный детектив, эксперт-аналитик. Меняпопросили помочь вам, расследуя ваше уголовное дело…
— Мне помочь невозможно. Я сам во всем виноват.
— Хватит, — резко прервал его Дронго, — в конце концов вы немальчик. Ведите себя как взрослый мужчина. И ответственный человек. Ваширодственники сходят с ума, ваши дети не знают, что с их отцом, ваша племянницабегает по всем лучшим авдокатам Москвы, а вы валяете дурака. Корчите из себямученика. Может, хватит издеваться над своими родными и близкими. Пожалейтехотя бы их.
— Я конченый человек. Очевидно, у меня такая судьба. Естьлюди, у которых все предопределено. Сначала Замира, потом мой срыв. Все былопредопределено, — равнодушно сказал Абасов.
— Ваша первая супруга умерла в результате тяжелой болезни, —вспомнил Дронго, — иногда подобное случается. Но насколько я знаю, вы несломались, не опустили руки. Наоборот, через год после ее смерти вы перешли вбанк «Универсал», где работали до сих пор. И работали, очевидно, очень хорошо,если сначала вас сделали заместителем заведующего, потом первым заместителем,потом заведующим отделом, потом начальником управления и, наконец,вице-президентом. Насколько я знаю вас даже хотели выдвинуть первым вице-президентомбанка. И человек с такими способностями вдруг превращается в опустившегосятипа, в ничтожество. Никогда не поверю.
— Не нужно меня оскорблять, — поднял голову Абасов.
— Нужно, — крикнул Дронго, — иначе я не смогу прошибить вашестоическое равнодушие. Ты решил остаться в этой тюрьме до конца жизни? Или непонимаешь, что твое признание делает из тебя пожизненного заключенного? Хочешьумереть героем в тюрьме? А о своих детях ты подумал? Они всю жизнь будут ходитьс клеймом детей убийцы. Ты этого хочешь? Тебе так больше нравится?
Он видел, как били эти слова по несчастному человеку,сидевшему напротив него. Видел, как тот вздрагивает. Но иного выхода он непредставлял. Ему было важно вывести из состояния равнодушия Абасова, заставитьего начать говорить, выбить из него эту напускную маску равнодушия. Онпродолжал кричать, и вдруг Абасов заплакал. Это было так неожиданно и страшно.Он обхватил руками лицо и начал громко плакать. Все его тело сотрясалось отрыданий. Дронго достал носовой платок, протянул своему собеседнику.
— Хватит, — попросил он.
— Уйдите, — простонал Абасов, — я сегодня себя убью. Ненужно мне жить. Я не должен жить…
— И очень глупо поступите. У ваших девочек и так нет матери.Как они будут без отца? Можете себе представить, что скажут в Баку? Детичеловека, которого убили в тюрьме. Никто не поверит, что вы сами себя убили…
Он нарочно говорил эти безжалостные слова, чтобы образумитьАбасова и через боль вывести его на возможные откровения.
— Что мне делать? — спросил наконец Абасов убирая руки. Онвытер лицо, было заметно, как он волнуется.
— Сначала успокоиться, — посоветовал Дронго, — выбросить изголовы глупую мысль о самоубийстве. Затем осознать, что ничего не потеряно. Инаконец, помочь мне найти возможные мотивы убийства, чтобы как-то облегчитьвашу участь. Это вы убили Паушкина?