– И первым делом ты выпил.

– Первым делом я выпил, и тогда мне стало немноголучше, а на душе так совсем хорошо.

– А потом что ты сделал?

– Посмотрел на них, как они спят все втроем, и пожалел,что у меня нет фотоаппарата. Прелестная получилась бы фотография. Но я все ещечувствовал себя выжатым, и меня мучил голод, и я подошел к окну посмотреть,какая погода, и увидел, что идет дождь. Я обрадовался, решив, что можно будетвесь день проваляться в постели. Но сперва нужно было позавтракать ипозаботиться о завтраке для девушек. Я заперся в ванной, принял душ, потомпотихоньку оделся и вышел из комнаты, осторожно притворив за собою дверь, чтобыне хлопнула. Внизу, в утреннем кафе при отеле, я плотно позавтракал – елкопчушки, булочки с джемом, шампиньоны и бекон. За завтраком я выпил целыйчайник чаю и двойную порцию виски с содовой, но ощущение пустоты не проходило.Я просмотрел утреннюю гонконгскую газету на английском языке и при этом вседумал: в котором же часу здесь встают? Потом я прошел через вестибюль кглавному подъезду и выглянул на улицу. Дождь лил еще сильнее. Я хотел былозайти в бар, но он еще не открылся. Виски к завтраку мне приносили изслужебного буфета. Дольше ждать не хотелось, и я поднялся к себе в номер. Отпердверь я увидел, что китаянки исчезли.

– Какая жалость.

– Вот и я тогда так подумал.

– Что же ты стал делать? Выпил, наверно.

– Да. Я выпил, а потом еще раз принял душ, хорошеньковымывшись с мылом, и тут меня стали вдвойне одолевать сожаления.

– Un doble remordimiento?

– Нет, не двойное сожаление, а два рода сожалений. Отом, что я спал с тремя девушками, и о том, что они исчезли.

– Со мной по утрам тебя тоже, бывало, одолевалисожаления. Но ты быстро с ними справлялся.

– Верно. Я со всем умею быстро справляться, такой ячеловек. И я всегда был подвержен сожалениям. Но в то утро в отеле сожалениябыли просто гигантские, и притом вдвойне.

– И ты опять выпил.

– Как это ты догадалась? Да, а потом позвонил своемумиллионеру. Но его нигде не было. Ни дома, ни в конторе.

– Наверно, он был в своем «Доме греха».

– Скорей всего. И туда же отправились мои китаянки,рассказать, как у нас прошла ночь.

– Но где он сумел раздобыть трех таких красивыхдевушек? В Гаване теперь трех красавиц не раздобудешь. Ты не представляешьсебе, как я сегодня намучилась, чтобы достать что-нибудь сносное для Генри иВилли. Правда, утром это еще труднее.

– Ну, у гонконгских миллионеров это было поставленопо-деловому. Их агенты рыскали по всей стране. По всему Китаю. Совсем какантрепренеры бейсбольной команды «Бруклин Доджерс» в поисках пополнения. Тольков каком-нибудь городе или деревне объявится красавица, они уже тут как тут –купили и доставили для обучения, выхаживания и подготовки.

– Но как эти девушки могли выглядеть утром не хуже, чемвечером, ведь, наверно, у них были прически muy estilizado[75], как у всехкитаянок. А чем сложнее прическа, тем трудней сохранить ее после такой ночи.

– А у них вовсе не было сложных причесок. У них волосыбыли подрезаны и распущены по плечам, как носили в то время американки, да итеперь еще многие носят. И чуть-чуть завиты. Так этому С. В. нравилось. Онбывал в Америке и, наверно, смотрел американские фильмы.

– И больше они у тебя не появлялись?

– Появлялись, но уже по одной. С. В. посылал их мневремя от времени в виде подарка. Но трех сразу больше никогда не посылал. Онибыли новенькие, понятно, что он их приберегал для себя. И кроме того, онговорил, что не хочет подрывать мои моральные устои.

– Наверно, хороший был человек. А где он теперь?

– Его, кажется, расстреляли.

– Бедняга. Мне очень поправилась эта история, Том, и тыее рассказал по возможности деликатно. И вроде бы сам немного развеселился.

Вроде бы так, подумал Томас Хадсон. Ну что ж, для этого ясюда и пришел. Разве нет?

– Слушай, Лил, – сказал он. – Не хватит линам пить?

– А как ты себя чувствуешь?

– Лучше.

– Подай Томасу еще двойной замороженный, без сахара. А яуже немножко пьяненькая. Мне больше ничего не надо.

Я действительно чувствую себя лучше, подумал Томас Хадсон.То-то и странно. Всегда тебе становится лучше, все в конце концовпреодолеваешь. Только одного нельзя преодолеть, это – смерти.

– Ты была когда-нибудь мертвая? – спросил он Лил.

– Конечно, нет.

– Yo tampoco[76].

– Зачем ты так говоришь? Мне страшно, когда ты такговоришь.

– Я не хотел пугать тебя, милая. Я никого не хочупугать.

– Мне приятно, когда ты называешь меня милая.

Все это без толку, подумал Томас Хадсон. Неужели нельзяпридумать что-нибудь другое, не менее действенное, чем сидеть и пить во«Флоридите» с потасканной старушкой Лил на том конце стойки, где обычно сидятстарые шлюхи и напиваются в лоск? У тебя только четыре свободных дня, неужелиже нельзя провести их как-нибудь получше? Где? – подумал он. У Альфреда, вего «Доме греха»? Тебе и здесь неплохо. Где найдешь лучшую или хотя быравноценную выпивку, а раз уж ты взялся пить, так пей, братец, на всю катушку.Этим ты сейчас занят, и пусть это занятие будет тебе по душе – по душе на всехчастотах. Ты всегда одобрял и любил это занятие, так что изволь любить исейчас.

– Люблю, – сказал он вслух.

– Что?

– Пить. Не просто пить, а пить вот эти двойныезамороженные, без сахара. Если бы выпить столько, сколько я выпил, да ссахаром, пожалуй, стошнило бы.

– Ya lo creo[77]. А если бы кто другой выпил столько,сколько ты, да без сахара, он, наверно, умер бы.

– Может, я тоже умру.

– Еще чего! Ты просто побьешь свой рекорд, а потом мыпойдем ко мне и ты заснешь и на самый худой конец будешь храпеть.

– А я храпел последний раз?

– Horrores[78]. И называл меня десятью разными именами.

– Извини.