трепетом. И с Леей он подружился.

– Он не останется с вами, – чувствовала я ревность и странную уверенность в своих словах.

– Это не тебе решать, – спокойно ответила Маша. – И не мне. Спроси его сама, чего он хочет. В конце концов, здесь заповедник, а не зоопарк. Журавли прилетают и улетают куда и когда хотят.

– Но журавли не бросают свою пару.

– Уверена? Почитай про них еще раз.

– Ты обманула его. Ты – актриса. Как ты можешь быть с ним?

– А что, если существует и мое уравнение, Кира? Где есть мое числительное возле Кости? Дробь, в которой я нахожусь над чертой.

Ее последняя фраза нарисовала в моем испорченном духом Аллы воображении выстрел и крышку гроба.

– Я просто не хочу, Кира, чтобы он разбил тебе сердце. Он не вспомнит.

– Внутри этой мышцы, – прикоснулась я к груди, – осколки. Больше там нечего разбивать.

Мы вышли на парковку, вышли за калитку, и навстречу нам из припаркованной машины вышел Костя, заметив Машу. А вот заметив за ее спиной меня, он не сделал ничего.

– Кто это с тобой?

– Кира, – назвала я свое имя, – Журавлева.

Он смотрел на меня больше минуты. Рассматривал, узнавал, изучал, вспоминал?

– Ты меня помнишь?

– Кира, – вздохнул он, – вы мне звонили. И теперь вы приехали.

– «Ты», – исправила я его. – Нам нужно поговорить.

Я обернулась к Маше:

– Отправь по старой «недружбе» эсэмэску Алле. Напиши, что я решила ее уравнение.

Когда Маша уехала, я протянула Косте свой мобильник:

– Посмотри вот это.

Видеозапись нашего выступления на конкурсе «Сверх» на Гребном канале. В конце программы мы исполнили поддержку, в которой парили с Костей по льду, я делала последнее движение смычком по струнам, и наши губы соприкасались поцелуем.

Телефон выпал из его рук. Ударился об асфальт. Наш с Костей поцелуй расчертили две линии экранных трещин.

– Прости, – подобрал он трубку, – я не хотел.

За что он извиняется? За телефон, за поцелуй? За свою память, которой нет?

– У тебя есть скрипка, – сунула я треснутый телефон в карман.

– И ты разобьешь мне ее об голову, если я тебя не вспомню? Едем, – сел он за руль моего «Опеля», – я здесь лучше ориентируюсь.

Резко затормозив, Костя припарковался возле лесной просеки, ставя машину подальше от дороги. Он схватил меня за руку и побежал по тропе, потом вниз по деревянной лестнице на песчаный берег Куршской косы.

Завывал ветер. Порывы серой Балтики срывали с нас шапки. Морские брызги неслись в лицо, окропляя солеными слезами, пролитыми авансом вместо наших. То здесь, то там из поющего песка рвались пучки желтой травы.

Этот неприветливый берег был точно таким же окоченевшим и серым, как наши с Костей души.

Он заговорил, и я не перебивала:

– Я очнулся в квартире у родителей. Они сказали, меня принесли, словно пьяного, двое мужчин. На мне была одежда. Теплая. Даже шарф. Оставили рюкзак с документами. Паспорт с именем Кирилл Журавлев. Права, ИНН, снилс. Полный пакет. Родители спрашивали, зачем я имя сменил, но я не помнил. Как только начинаю вспоминать, раскалывается голова. Как бензопилой режут. Только во сне я вижу что-то… кого-то… в черно-белых снах. И знаю только то, что должен отыскать полярное сияние, которое прошепчет правду. А еще, – сунул он руку в карман, – в пальто было это.

Костя протянул мне картонную визитку с напечатанными золотым шрифтом вензелями: «Когда встретишь девушку по имени Кира, отошли ее, чтобы с ней не случилось то же самое, что случилось с тобой, Кирюша! Будь счастлив, хотя бы пока».

– Я не хочу, чтобы кто-то пострадал. Хватит, – вытянул он руку, но так и не прикоснулся ко мне. – Больше никто не должен быть несчастен. Хотя бы пока.

– Только ты и я. Сейчас.

– Пусть только мы.

– Хорошо, что ты все-таки ты. И что это не мое слабоумие, как в плохой мелодраме. Ты не представляешь, как я хотела найти тебя, как мне было плохо. Мы провели вместе ночь. Первую и единственную. А утром ты исчез. В одних трусах.

Он улыбнулся:

– Я бы не сбежал от тебя.

– Сними свою куртку. С плеча, вот с этого. Подними рукав, – кивнула я на его правую руку, обнажая свою левую.

Встав рядом, я соединила наши руки. Журавль с голубыми глазами и шестью пальцами на лапе превратился в единое целое. То ли танцующий, то ли парящий. Он мог бы взлететь с наших рук и подняться в небо.

Мы с Костей взлететь не могли.

– Что они значат? – прошептал он.

– Когда-то это были мы. Шестипалая самка и голубоглазый самец. Два журавля, которые всегда находят друг друга. Ты сказал в отеле, что больше всего на свете боишься причинить мне боль, – я опустила рукав. – Мне больно, Костя. Сейчас мне больно.

– Но мы выживем, Кира…

– Мы уже, Костя. Мы выжили из ума.

Я довезла его до города, до дома, до самого подъезда.

Он медлил. Не спешил выходить. А когда я в пятый раз щелкнула замком открытия дверей, Костя вытянул руку и положил ее – такую же горячую, как я помнила – поверх моей ледяной.

– Уверен, – тихо произнес он, – тот Костя из прошлого был счастлив рядом с тобой.

– Та Кира из прошлого тоже. Была.

И говорила я не только о своем счастье из прошлого, но и о той простушке, которой приехала к Воронцовым. Я больше не буду страдать. Не позволю Алле манипулировать моей жизнью. Она сказала, что я умная? Сказала, что знает наверняка? Что ж, тем лучше для меня. Тем хуже для нее.

Той Киры из прошлого не осталась, но появилась новая, будущая Кира, вылупившаяся сегодня на Фрингилле.

Он вышел из машины, но продолжал стоять между дверью и салоном:

– Я увижу тебя?

– Во сне. Когда солнечный ветер шепнет тебе правду.

Глава 23

Пироги со вкусом слез, яйца и лука

Ночь я провела в машине на гостевой парковке аэропорта. Свернулась калачиком на заднем сиденье. К счастью, мне не снился Костя, не снилась вороная Алла, выклевывающая двум мертвым журавлям их окоченевшие сердца, не снились красноглазые голуби.

Какое блаженство – не видеть сны. А когда-то я ныла, что у меня их нет.

Поздний солнечный луч, заблудившийся в предгрозовых тучах, ударил по векам, и я распахнула глаза. Часы приборной панели показывали семь тридцать пять. Шея затекла. Всю ночь я лежала на одном боку, свернув подушкой свой рюкзак.

Повернувшись на спину, я смотрела в стеклянный люк машины. Солнечный свет