перестань пугать меня.

– Нет, Кира. Я правду говорю. Мое имя Кирилл Борисович Журавлев, – ответил «мой Костя».

Я прыснула сахарной жижей через ноздри.

– Обалдел?! – перестала я быть вежливой, общаясь с ним как с потерпевшим. – Это я – Кира Журавлева, а ты никакой не Журавлев! И не Кирилл!

– Так написано в моем паспорте, Кира, – выдохнул он, – не звоните мне, пожалуйста. Я не тот человек. Я не Костя. Не нужно нам говорить.

– Стой! – подскочила я с лавки, испугавшись, что он сбросит звонок. – Только попробуй повесить эту чертову трубку, и я… – оглядывалась я по сторонам, что бы такого придумать, – и я разобью тебе о голову твою скрипку!

– Мою что?

– Скрипку, чтоб тебя! Твою электроскрипку!

– Я не играю на скрипке. Вы ошиблись…

– Ты программируешь Умные дома, ты оснастил системой безопасности парник с ядом у Аллы, ты чуть не женился на ней, но тебя обманули! И меня тоже, Костя!

– Мое имя Кирилл.

– А я тогда кто?! Константина Серая?!

– Я не знаю, кто вы. Я. Вас. Не знаю.

– Повтори! Чего ты там еще не знаешь?! – впивалась я губами в динамик трубки.

– Я не знаю, кто вы такая.

– Кто «ты» такая! Мы занимались любовью! – слышала я, как он гхыкает и кряхтит. – Ты стал моим первым мужчиной! – В трубке он теперь кашлял и задыхался. – Не выкай мне! Не выкай, Костя!.. – дрожал мой голос, и я, готовая разреветься, упала без сил на землю, прислонившись спиной к ножкам лавки. – Ты сказал, что любишь меня. И я тебя тоже, Костя… я тоже тебя люблю…

– Кира, – произнес он, когда наше молчание (а точнее, мои всхлипы) продлилось семь минут сорок три секунды. – Кира, не нужно плакать. Не плачь, пожалуйста. Живи. Просто живи. Даже если без меня. Кости нет. Мне очень жаль… Прости. И его. И меня.

– Я не могу без Кости… я без тебя не могу… – размазала я по коленкам сопли, – и не хочу без тебя! Два дня назад мы были счастливы. Как? Как ты все это забыл? Ты помнишь, – решала я, с чего начать, – полярное сияние? В Оймяконе? Шепот солнечного ветра, помнишь, как мы целовались на ледяном озере?

– Нет, к сожалению, нет…

Я не слушала его ответы, продолжала перечислять, перебивать его:

– Как ты набил морду Максиму, как бросил у алтаря подставную невесту, как танцевал со мной на катке, как прикоснулся ко мне впервые…

– Я не помню… все, что вы, то есть ты… перечислила. Ничего не помню. И хочу сказать что-то важное.

– Да, что?

– Не звони мне больше, Кира. Никогда не звони. Слышишь? Никогда. Для тебя это будет лучше.

– Ты с ума сошел?!

– Возможно.

– Прости, но все свободные вакансии психически неустойчивых заняты! Мной, Аллой, моей матерью. Для тебя места нет! Тебе придется остаться нормальным, Костя Серый. Ты понял?

– Если ты позвонишь, Кира, я не отвечу, – не слушал он. – Прошу, не усложняй все еще больше.

– Я из кожи вон лезу, чтобы распутать эту сложность!

– Так надо. Нужно уметь оставлять прошлое позади. Если я и был Костей, то больше им не являюсь. Я вас не помню. И его. Я не умею играть на скрипке и тем более программировать дома. Я даже не сразу нашел кнопку включения домашнего ноутбука и забыл дорогу до Фрингиллы. Пришлось пользоваться картой.

– Они помнят дорогу, Костя. Они никогда не забудут.

– Кто?

– Ты знаешь. Ты видишь его на запястье каждый день.

– Татуировка… с журавлем, исчезающим в тумане?

– Что последнее ты помнишь, Костя? Скажи, и я положу трубку. Обещаю.

Он молчал секунд тридцать, и перепонкой уха я чувствовала, как участилось его сердцебиение:

– Помню горький запах герани.

Я повесила трубку, завалилась на бок, падая со скамьи на сырую землю, где разрыдалась, поджав к груди колени. Жерди лавочки надо мной вот-вот станут крышкой третьего гроба, третьей могилой с журавлиным птенцом.

Без сестер, без мамы, без любимого… с кем я осталась? Кем я осталась?

Птицей с подрезанными крыльями. Умеющей летать, но прикованной к выжженной алой земле.

На следующий день я ушла из дома в шесть утра, стараясь тихо захлопнуть за собой дверь, чтобы не разбудить отца. Всю ночь слышала, как за стенкой в его комнате тарахтел телевизор и открывалась балконная дверь. Он не мог уснуть. И я не могла. Он из-за бессонницы. Я из-за сновидений.

Каждый час распахивала глаза и видела на полке мигающие красные цифры электронного будильника. Но во сне я смотрела не на красные цифры, я смотрела в глаза… нет не голубоглазому журавлю, а двум белым голубям с горящими красными зрачками. Они подлетали к окну, но врезались в преграду и падали. И белый снег застилал мне обзор, пока я барабанила в стекло, пробуя снова рассмотреть голубей.

Мои сны и размышления о красноглазых голубях стоили мне семь тысяч пятьсот сорок три рубля, когда в конечном итоге я уснула в аэропорту в обнимку с рюкзаком и пропустила вылет рейса. Теперь в Калининграде придется ночевать в арендованной машине, потому что на отель не хватит.

Я не хотела есть. Хоть за это спасибо моему измученному неврозами телу. За восемь проведенных в аэропорту часов купила в «Счастливой Булке» бутылку воды и один хот-дог с картофельной начинкой, взяв детскую порцию. Даже воздушный шарик на кассе подарили.

Пока ждала следующий борт, я стояла в зоне региональных вылетов, рассматривая самолеты, так похожие на клювы журавлей. Прямо над залом проходил коридор с прозрачным стеклом, по которому шагали пассажиры международных рейсов.

Почувствовав тепло в центре спины (от инфракрасного прицела, бегающего по коже, ощущения такие же?), я обернулась и подняла глаза к стеклянному коридору. Сверху на меня уставился парень. Красный чемодан с ручной кладью, широкие белые спортивные брюки, бежевая толстовка с накинутым на голову капюшоном, на шее толстые наушники и… красные кожаные перчатки с обрезанными пальцами на руках.

Он стоял за стеклом, пока за его спиной текла река таких же белых ходоков: кто в шортах, кто в шлепанцах, кто в бейсболках.

Так представлял себе свободу Максим Воронцов? Сменой щегольского элитного гардероба на оверсайзные худи? Одежда на два размера больше не понизит градус его страха в два раза. И неужели не нашлось других пересадочный рейсов, кроме как в Нижнем?

Я летела на запад, он на восток. Вот только он был вороном, а не журавлем. Он никогда не вернется следом за своей парой, он попросту сменит ее на новую ворону.

Максим вытянул руку, прикасаясь красной перчаткой к