Так дело и шло. Каждую ночь сказительница отвечала на один вопрос, провоцируя следующий, и просила новый срок. Дни превращались в недели, недели – в месяцы. А потом рассказы стали разговорами. Султан спрашивал у Шафии совета в вопросах политики и джиннов, а она делилась с ним своей мудростью в форме историй. Вскоре вся пустыня узнала о том, что она избежала смерти. Только услышав эти сплетни, султан понял, что попал в ловушку сказительницы. Что еще хуже, он понял, что полюбил ее. Опасаясь, что обрек себя на очередное предательство, он сказал себе, что оценит верность Шафии, позволив ей говорить от его имени во время аудиенций.

Однако Шафия была не только мудрой, но и скромной. Когда за советом обращались ссорящиеся купцы, рыдающие матери или недовольные солдаты, она говорила: «Я всего лишь сказительница, которая черпает истину в аллегориях, а вот султан говорит на основе опыта. Я никогда не позволю себе самонадеянно давать советы перед лицом Его величия».

Такая отговорка была лестной и действенной, ибо, вынося свои решения, султан все равно прислушивался к суждениям Шафии. Шли годы – и все радовались чуду истории Шафии. Все, кроме султана: того все еще не покидало подозрение, что его провели. Желая уберечь свое сердце, он придумал последний план. Как-то ночью, когда Шафия уже уплывала в сон в его объятиях, он взял со столика кинжал и приставил к ее горлу.

– У меня к тебе вопрос, – сказал он. – Ты ответишь на него правдиво?

Шафия открыто посмотрела на него:

– Даю слово.

– Тогда скажи мне: какое у тебя последнее желание перед смертью?

И Шафия со слезами на глазах ответила:

– Помнишь ту историю про купца, который проснулся и на три дня стал правителем? Когда-то я сравнила свою ситуацию с его. Но я знала, что они не одинаковые. Видишь ли, я с самого начала знала, что это сон и что он когда-нибудь закончится. – Положив ладони на его дрожащие руки, она сказала: – Хотя мне никогда не понять твоего бремени, молю запомнить мой совет. Я пришла к тебе, потому что хотела добра нашей стране. И я уверена, что ты тоже этого хочешь. Благоденствуй, Твое Величество.

Султан отбросил кинжал, воскликнув:

– Я спросил тебя о твоем желании, а вместо этого ты желаешь мне удачи! Глупое ты существо. Он прижался лбом к ее лбу и сказал: – Но я еще глупее, ибо очень долго отгораживал себя насилием. Прости меня, любимая.

Они лежали, обнимая друг друга и печалясь обо всем, что было потеряно. Однако на следующее утро родилась надежда. Султан стал другим человеком, поклявшись исправиться рядом со сказительницей, которая спасла его страну. Какое-то время они вдвоем правили с состраданием. Однако смерть, главная разлучница любящих, приходит ко всем. В конце концов даже наша возлюбленная сказительница встретила безвременную кончину.

Однако нам надо мужаться! Хотя только богам известно, сколько нам предстоит прожить, только нам, людям, решать, когда умрет наше наследие. Хотя Шафия ушла, ее память живет в тех, кого она коснулась.

В этом, уважаемые друзья, и состоит сила историй.

53

Мазен

Имеется тонкая граница между истиной, которая дарит свободу, и той, которая становится оковами. Мазен всю жизнь провел в мире натужной утонченности и расчетливой открытости и потому знал об опасностях откровенности. И тем не менее, закончив рассказ, он почувствовал никогда дотоле не испытанную легкость. Была особая свобода в том, чтобы делиться правдой тогда, когда остальные не знают, что он владел истиной.

Его обрадовало изумление, отразившееся на лицах слушателей. Историю его матери всегда рассказывали шепотом, перемежая факты слухами. Однако сейчас он вдохнул в нее жизнь.

На этот раз аплодисментов не было. Мазен получил глубокую благодарность слушателей в виде монет. Когда его спросили, откуда он узнал эту историю, он ответил полуправдой: он побывал в Мадинне и говорил с самим султаном. Ему поверили. Или, возможно, люди были так очарованы, что захотели ему поверить.

Ликование наполняло его грудь, пока слушатели расходились, однако это чувство растаяло, когда он увидел, как Лули, глядя на него, прищурилась.

– Ты не упомянул о себе, – сказала она.

Он удивленно заморгал.

– Конечно, потому что эта история… Моя.

Его воспоминания о матери – не сырье для историй, которые рассказывают в темноте на базаре. Они дорогие и хрупкие, и он предпочитает прятать их, словно драгоценности в сокровищнице.

Лули покачала головой:

– Я не об этом. Ты сказал, что память о Шафии живет в тех, кого она коснулась, но ее историю рассказал ты. Тебе следовало бы, – тут она выразительно выгнула бровь, – отдать должное себе, принцу Мазену, который принял ее наследие.

Эти слова отозвались в груди Мазена теплом. Он не смог сдержать улыбку.

– Ну, в следующий раз.

Купец отвернулась и взяла шелковый кошель. Она положила его между ними и замерла, взглянув ему в глаза.

– Мне любопытно, сколько в этой истории правды?

Его улыбка погасла. По правде говоря, отец никогда не объяснял, почему хладнокровно убил столько женщин. И на самом деле его мать этого тоже так и не поняла.

«Казалось, он был одержим», – сказала она ему как-то. Он запомнил ее отстраненный взгляд и то, как она спрятала руки в рукава, словно замерзая. «Но он менялся, когда я рассказывала ему те истории. Становился не подозрительным, а задумчивым. Не гневным, а сожалеющим. Со мной он становился собой».

Рассказ матери стал для Мазена единственным приближением к истине, однако он был только небольшой ее частью. Именно так он и ответил Лули.

– Это только одна грань истории, – сказал он. – Осколок блестящего бриллианта. Только мой отец знает всю правду, и… Думаю, если бы эту историю рассказывал он, она оказалась бы не такой вдохновляющей.

Ему больно было говорить об этом, однако признание пришло легко. Султан не был хорошим человеком, но рядом с Мазеном он смягчался. Может быть, именно поэтому Мазен любил отца, хоть и боялся его.

– Да, это был бы совершенно другой вариант истории. – Лули задумчиво наклонила голову. – И, думаю, далеко не такой доходный.

Мазен невольно улыбнулся.

– Да, наверное.

Он придвинулся ближе, чтобы помочь пересчитать монеты. Кадир, который все это время тихо сидел на плече у принца, выглянул из-под его платка, чтобы наблюдать за подсчетом. Итог изумил Мазена. Хотя этих денег и не хватило бы на покупку коней, они втроем заработали их сами, и он испытывал гордость, пересчитывая их.

– Из тебя получился хороший импресарио, Лейла, – сказал он.

Ее торжествующая улыбка его удивила. Светлая, открытая, красивая. А потом она рассмеялась, и у него дрогнуло сердце.

– А ты – хороший сказитель, – отозвалась она. – Хоть я и сомневаюсь в правдивости твоей первой истории, насчет Повелителя Огня и мечтательной девицы.

Мазен покраснел.

– Мне надо было что-то придумать прямо на месте. Кажется, Кадиру она