могла – с ним говорить. Потому что стоит ей это сделать, как она вспомнит прошлое. Вспомнит свою никчемность. И сломается.

Она прикусила губу от нахлынувшей жалости к себе. Эти проклятые эмоции ее прикончат! Помимо ее воли мир превратился в набор цветных пятен, наваливаясь на нее, пока она пробивалась сквозь толпу.

– Лейла!

Торговцы совали ей в лицо украшения, покупатели улыбались из-под капюшонов. Она налетела на какого-то мужчину. На карманника. Он извинялся, одновременно запуская руку ей в карман.

– Лейла!

Она оттолкнула его руку, постаралась сделать вид, что зла. Однако пришло неизбежное понимание: «Ему нечего у меня красть». У нее оборвалось сердце.

– Лейла!

Ей на плечо легла рука, и она инстинктивно ее сбросила. Она запоздало поняла, что это была рука принца. Открыла рот, чтобы наорать на него, и замерла.

Он сообразил окликнуть ее по имени. По тому имени, которое она использовала, приходя на рынок в качестве покупателя. Оно должно было служить защитой – так почему от его звучания ей хочется плакать?

– Тебя надо называть как-то иначе?

Он настороженно посмотрел на нее, потирая руку.

– Нет. – Она резко втянула в себя воздух, злясь на то, как жалко звучит ее голос. – Чего тебе?

– В основном хотел узнать, куда мы идем.

– На постоялый двор.

Произнесенное вслух, это создало цель, на которой можно было сосредоточиться. Однако спокойствие оказалось недолгим: когда они наконец добрались до постоялого двора, она сообразила, что у них нет денег. Паника была уже близко, когда Айша вывалила на стол горсть монет.

– Вы забыли, что я вор, – сказала она в качестве объяснения.

Положив руку принцу на плечо, она повела его прочь – через таверну, к коридору, в котором располагались гостевые комнаты. Принц обернулся на ходу. Лули содрогнулась при виде жалости, написанной у него на лице. Она ненавидит его, этого лживого принца, который притворяется, будто у него золотое сердце. Но еще сильнее она ненавидит себя – за то, что внушает ему такое сострадание.

– Я иду в хаммам, – объявила она Кадиру и ушла, не дав ему возможности ее остановить.

Ближайший общественный хаммам оказался вместительным – множество небольших помещений со среднего размера ваннами, вырубленными прямо в каменных полах. Когда Лули сюда приходила в прошлый раз, он был переполнен женщинами, пришедшими на какое-то еженедельное сборище. Она была рада, что сегодня этой толпы нет: она не смогла бы поддерживать разговор, даже если б постаралась.

Лули сложила одежду в предбаннике, прошла через первую купальню (ей не хотелось встречаться со смеющимися там женщинами) и нырнула под центральную арку, за которой находилась купальня с водой самой приятной температуры – не слишком высокой и не слишком низкой. В помещении пахло жасмином; оно было мягко освещено лампами, закрепленными на каждом из углов ванной. Когда Лули скользнула в воду и закрыла глаза, из ее тела ушла часть напряженности.

Какое-то время в голове было благословенно пусто.

Она не могла бы сказать, сколько просидела так, прежде чем открыть глаза и заметить, что на потолке открыты вентиляционные отверстия. Глядя в звездное небо, она вспомнила, каким долгим был этот день и весь путь. И в этот момент снова явились те воспоминания, которые она старалась спрятать. Она стала неуверенно их перебирать.

Девять лет назад Кадир потерял в пустыне компас. Этот компас нашел ее отец. Группа воров выследила джинна, искавшего компас, и убила ее племя, чтобы сохранить в тайне свои поиски. Этот джинн – ифрит – убил их и взял ее под свое крылышко. Он сказал ей, что во искупление, но может ли она быть уверена в том, что это вся правда, ведь он столько от нее скрывал!

Но больнее всего была не ложь. Правда.

Что ее племя было всего лишь сопутствующими потерями. Что все эти годы человек, отдавший приказ убить ее родителей, прятался за вызолоченными дверями. И что сейчас она путешествует с его братом и работает на его отца.

Она попала в капкан и ничего с этим поделать не может.

Лули не замечала, что по щекам текут слезы, пока капли не потревожили поверхность воды. Она позволила себе наплакаться вволю. Потому что она одна и никто не увидит, как она подавлена.

И решила, что именно о глубине ее горя говорит то, что мысли вдруг скользнули к Ахмеду бин Валиду. Что бы она не отдала, лишь бы сейчас оказаться с ним! Танцевать у него в диване, беседовать в дворцовом саду… Не важно. Рядом с Ахмедом она могла забыть о своей репутации и о своих слабостях. По крайней мере, на какое-то время.

Но в том-то и проблема с передышками: они временны. В лучшем случае – хрупкие грезы.

И все же Лули признавала, что тоскует по тому тихому спокойствию, которое окутывало ее, когда она сидела с Ахмедом у него в диване. В эту минуту она жалела, что не ведет более простую жизнь. Такую, при которой нет страха лишиться кого-то.

Очень печально, что желания, как и грезы, невещественны.

Позже, когда Лули вытерла слезы и вернулась на постоялый двор, их с Кадиром комната оказалась пустой. Если не считать тех немногочисленных реликвий, которые были на ней, и приставленного к стене у кровати шамшира Кадира, у них ничего не осталось. Но на столе была лампа, и она мерцала мягким голубым светом.

Лули упала на кровать, не удостоив его вниманием. Огонь не обиделся. Он не слабел, не гас – и не переставал за ней присматривать.

52

Мазен

Мазен все еще сонно моргал, когда Айша бросила ему узел с одеждой.

– Выглядишь так, словно в грязи извалялся, – сказала она в качестве приветствия.

– И тебе сабах аль-кайр, – проворчал он, рассматривая одежду: пару дешевых шаровар и рубашку. Нашелся и кусок ткани на гутру.

Принц посмотрел на Айшу: та уже вымылась и переоделась. Он с удивлением отметил, что она не стала скрывать руки – на виду остались и ее шрамы, и нанесенный на них и уже порядком выцветший узор из хны. Она набросила на голову платок так, чтобы лицо оказалось в тени. Мазену почти не видно было, что глаза у нее разного цвета.

– Попробую угадать. – Он расправил рубашку. – Воровство?

Она пожала плечами.

– Торговцы ничего не заметят. А теперь иди мыться. У нас нет лишнего времени.

Мазен воззрился на нее.

– Но мы ведь еще не уезжаем? Мы же только добрались!

– А ты решил, что мы сможем продолжить путь без коней и вещей? – Она фыркнула. – Обязательно скажу твоему брату, что тебя погубила твоя собственная глупость.

– Неужели нельзя не передергивать мои слова все время?

Она привалилась к стене, скрестив руки.

– Я это делаю, только когда ты говоришь глупости.

Она не пошла с ним на поиски мужского хаммама. Мазен обнаружил его неподалеку от постоялого двора: простое здание, приютившееся