С тех пор как Лесную усадьбу купил новый барини все деревенские определились на работу в барские теплицы и на поля, пьянствостало считаться в Лесной первейшим из смертных грехов. Участковый Коваленко былзван к барину для долгой беседы, после чего самолично прибил кувалдой своеготезку – и больше «максима» никто у тещи не видел. В основном потому, чтостаруха вскоре померла с горя. Ну а баба Дуня, вот уже который год тайкомэксплуатировавшая аппарат под названием «кастрюля», подумала, что теперь-то унее не осталось конкурентов и пора бы возродиться к жизни ее «бизнесу»… Но содной кастрюли свои потребности обеспечить можно, а чужие – вряд ли. Конечно,никто не мешал бабке приспособить несколько кастрюль, чтобы увеличить выдачупродукта, однако она тайком договорилась с надежным человеком: новый «максим»встанет в подвале, чтобы ударить по тихому, забитому существованию Леснойочередями бутылок с чимерком!

Эх, опять не вышло. Что и говорить –ополчилась на бабу Дуню судьба, окрысилась!..

Лёля слушала буквально с открытым ртом. Тоесть сухой закон невозможно установить ни в целой стране, ни в одной отдельновзятой деревне? Даже и пытаться не стоит? Всегда найдется вот такая баба Дуня,которая захочет подложить мину искушения под благие намерения, а русскогочеловека хлебом не корми – дай только искуситься!

По-хорошему, баба Дуня заслуживала всяческогопорицания. Нет, ну в самом деле: разоренная демократической возней деревушкатолько-только начала выправляться. Этот барин (он же, очевидно, Хозяин)поставил крестьянский труд на промышленную основу и развернул настоящую фабрикуземледелия. Произрастания отправляются аж в самый Нижний Новгород под знаком«экологически чистый продукт». А в Лесной все обеспечены работой и заработком.Барин оставляет время и на приусадебных участках трудиться, берет, правда, скаждого двора продуктами, но в меру, для своего стола…

– Оброк, что ли? – усмехнуласьЛёля. – А на работы в усадьбу тоже ходят, как на барщину?

Баба Дуня блеснула глазами:

– Вот-вот. У нас в Лесной крепостное право –сущая крепость! Выезжать из деревни нипочем нельзя – только с господскогодозволения. Мол, куда едешь, зачем? Надобно в лес пойти – докладывай опять жестаросте, куда и надолго ль собираешься: по грибы с ягодой, по рыбу или укосыновые поискать. Обо всем доложись! Старикам еще полегче немного, а вот темолодые, которые на барских работах заняты, к тем вообще всякие строгости.Отлучиться в райцентр не моги даже за покупками. Хотя раз в неделю сюда машиныприходят: с одеждой-обувью, сладостями всякими, хозтоварами…

– Ну что же, – примирительно сказалаЛёля. – Таков железный закон капитализма. Кто платит деньги, тот иустанавливает свой новый порядок. Наверное, ваши односельчане довольны оплатой– вот и подчиняются охотно.

– Довольны! – буркнула отставнаясамогонщица. – Еще бы не быть довольными. После того разора, которого мынахлебались, когда колхоз по швам пополз, – как не быть! Но… но они ведьвсе без мозгов! Им лишь бы денежки в чулок прятать – а там хоть трава не расти.Ведь это же все по-до-зри-тель-но!

– То есть? – не без раздражения вскинулаброви Лёля. – Подозрительно, что за крестьянский труд хорошо платят? Иличто кто-то взялся наконец на земле хозяйствовать?

Вся штука в том, что бабе Дуне просто ненашлось места у той кормушки – вот она и злобствует завистливо, вот и норовитразложить общее благополучие!

– Все подозрительно! – Баба Дуня стукнулапо столу кулаком с нестарушечьей силой. Стопки запрыгали, роняя «божьислезки». – Вот, скажем, ты – хозяйка. Вырастила ты, к примеру, морковку иповезла ее в город продавать. Какую цену на базаре объявишь?

– Ну, наверное, поспрашиваю у других, почемони продают, – пожала плечами Лёля.

– Правильно сделаешь, – согласиласьбабка. – Только ведь разница есть: цена за ту морковку, что из пригородапривезли, – или за твою, вот отсюда, из этих мест. Ты вон как потратилась:сперва добиралась на перекладных до Василя, потом на пароме ехала – а там билеттоже не бесплатный, потом за билет в автобусе до Нижнего платила. И за обратныйпроезд платить придется, нет? И если ты будешь по общей цене свою морковкуотдавать, то не к выгоде своей, а к разору.

– Ну, я тогда примерно прикину свои расходы исоответственно повышу цену, какие сложности? – усмехнулась Лёля, сновапринимаясь за огурец с медом. Сущая несуразица, конечно, если бы кто-то сказалей раньше, что можно получать удовольствие от такого нелепого сочетанияпродуктов, она бы только перекосилась брезгливо, а стоило попробовать – и зауши не оттянешь! Не то арбуз, не то дыня, только вкуснее. Правы былипредки-русичи, которые эти самые огурцы только и знали, что с медом хрумкали.Совершенно потрясающая вещь!

Баба Дуня смотрела на нее с улыбкой: ешь, мол,ешь! Однако чем-то это напоминало гостеприимную улыбочку Бабы Яги, котораявот-вот пропоет: «Покатаюся-поваляюся, Ивашкина мясца поевши!» В чем жеподвох?.. И тотчас Лёля разглядела в улыбке немалую толику злоехидства. А, нуда. Понятно!

– Нельзя повышать цену, – сказала она,облизывая медовую ложку. – Тогда у меня никто ничего не купит. Разве чтомоя морковка будет какая-то особенная.

– Да какая бы ни была, – хмыкнулабабуля. – Всяко нельзя ее на вес золота продавать. Не возьмут. А отдашь посходной цене – сама в проигрыше останешься.

Лёля задумчиво смотрела на старуху. Труднобыло ожидать от растрепанной, скукоженной бабки-ёшки такой строгойэкономической логики. Хотя почему, собственно? Все, кто живет плодами трудовсвоих, нутром понимают теорию прибавочной стоимости. Только горожане не знаютнастоящей цены деньгам, а уж деревенские-то… Семена, работа с землей, навоз,поливка, сбор урожая, хранение, та же самая дорога на базар – и множествовсяких других составляющих цены. А если применяется наемный труд, то и егооплата прибавляется…