Алена так задумалась, что совершенно забыла о конфетах,которые собиралась купить для Клары Федоровны. Но той все равно не оказалось наместе, она почему-то ушла сегодня с работы пораньше. Бергера тоже еще не было,а впрочем, до назначенной встречи оставалось десять минут.

Алена села в уголке на шаткий стул. Интересно, кстати,почему во всех канцеляриях в нашей стране стоят непременно шаткие, чуть живыестулья, а если не стулья, то сколоченные воедино ряды неудобных кресел?! Итолько собралась она немножко перевести дух, как телефон в ее сумке сновазазвонил. Обреченно вздохнув, Алена его достала, но добивался ее, как нистранно, не Алексей, а дорогой Лев Иванович.

– Говорите! – начал он с места в карьер.

– Что? – не поняла Алена. – О чем?

На самом деле отлично поняла: Муравьев озвучивает принцип«сначала деньги, а потом стулья». Но она придерживалась того же принцапа, ивыдавать информацию первой совершенно не входило в ее планы.

– Только после вас.

– Я ничего не скажу.

– Нет, Лев Иванович, скажете. А то я тоже ничего не скажу.

– Я вас арестую, – пригрозил он мрачно. – За сокрытие улик.

– Ну и арестовывайте, – согласилась Алена так же мрачно. –Тогда вы никогда в жизни не узнаете, что, например, происходило с вашимприятелем Алексеем Стахеевым.

– А вы знаете? – недоверчиво спросил Муравьев.

– Думаю, да.

– Ну и что?

– Ничего.

– Кончайте мне хамить! – заорал Муравьев. – Кончайте! Что высебе позволяете?!

Ему, между прочим, никто и не хамил. Он спросил, Аленаответила. Чистую правду, кстати. Но ведь каждый понимает согласно своейиспорченности…

– О Господи, Лев Иванович, ну почему вы на меня все времяорете? – спросила она со вздохом. – Неужели нельзя хоть раз нормальнопоговорить? Удалось вам что-нибудь узнать насчет Тамары Семеновой?

– За кого вы меня принимаете? – буркнул Муравьев снеожиданно примирительной интонацией. – Мне бы – да не удалось? Я вам что,Ванька Жуков, девятилетний мальчик, подмастерье сапожника? Я все-таки начальникследственного отдела ГУВД, могу получить любую информацию. Ну, слушайте. ТамараСеменовна содержалась не в отделении для буйных, а в нервном, где порядки такиеже, как в обычной больнице. Народу, сами понимаете, там много. За ней особо ненаблюдали, потому что приступ ее быстро купировали, вела она себя тихо. И когдаона вдруг сползла с кровати и куда-то побрела, на нее никто и внимания необратил. Подумали, может, в туалет направилась. А она вышла на лестничнуюплощадку и бросилась в пролет. С пятого этажа… Насмерть сразу, конечно.

– И это все? Больше никаких подробностей? – тихо спросилаАлена. – Не может быть, чтобы вот так просто встала, пошла…

– Именно так просто! – ответил Муравьев, и она словно быувидела, как Лев Иванович пожал плечами. – Никто ей ничего не говорил, она ни скем не общалась. Правда, соседки по палате говорят, что зазвонил ее мобильныйтелефон, но она не ответила на звонок, вышла, телефон так и остался натумбочке. Очень красивая, говорят, мелодия была, они ее с удовольствиемслушали.

– Телефон? – вскрикнула Алена. – У нее не забрали телефон,когда принимали в больницу? Но почему?!

– Да мне-то откуда знать? – уже с ноткой раздражения буркнулМуравьев. – Наверное, не сочли нужным. Ладно, это все, что мне известно. Чембогаты, тем и рады! Теперь ваш черед, расплачивайтесь! И не вздумайтеотключиться, клянусь, сейчас пришлю наряд, где бы вы ни были, и вас ко мне подконвоем доставят…

Так, Муравьев начал заводиться всерьез. Львов не стоитпопусту дразнить, такие «игры» могут оказаться опасными для жизни. Алена и нестала дразнить.

– Лев Иванович, насколько мне известно, вчера или позавчерабыл угнан темно-серый «Опель». На нем Павел Власьев и Ашот Акопян приехали вСтригино.

– А вы откуда знаете? – сдавленным голосом произнесМуравьев.

– Случайно их видела. Я была на станции «Скорой помощи»Ленинского района, около станции метро «Двигатель Революции», и видела, как онисадились в машину.

– А с чего вы взяли, что «Опель» в угоне?

Алена тихо охнула. Хм, вопрос не праздный… Надовыкручиваться.

– Ну, трудно поверить, что у кого-то из них мог оказатьсясвой «Опель», верно? Не по чину честь!

– Темните вы что-то, как обыч… – начал Муравьев.

Но Алена дальше не слушала: в канцелярию вошел невысокий,очень худой белобрысый парень с замкнутым выражением усталого лица. Это былБергер, и Алена, поднявшись ему навстречу, только и успела послать Муравьевупрощальный привет:

– Вот все, что мне известно. Чем богаты, тем и рады.

И выключила телефон.

Москва – Нижний Новгород, 1880 год,

из писем Антонины Карамзиной

«Николаша, я думаю, что раньше мы повидаемся, чем это письмодо тебя дойдет. Хотя кто знает, может быть, мне и не удастся собраться стольбыстро. Может быть, я все же успею предупредить тебя, что все мои планыизменились. Если ты получил письмо предыдущее, ты должен знать, какого восторгая исполнилась после того, как Кибальчич пришел в мастерскую, когда я была тамодна, и принес мне формулу. Если ты читал мое письмо, то знаешь, что я сделала.И ты можешь вообразить, в каком исступленном восторге я была. Все во мне былопотрясено силой гения этого человека!

Потом пришел В.М.

Я больше не могу его видеть! Надеюсь, ты поймешь меня. Онуничтожил все. Когда я наутро пришла в мастерскую, то увидела угол какого-топошлого разноцветного бухарского ковра на том месте, где вчера я написалаформулу Кибальчича.

А бумагу, которую я забыла в мастерской, он сжег…

Не могу описать, что со мной было… Не помню, что я кричала,чем грозила. Потом Костя Красноштанов сказал, что я пыталась изрезать картинуили хотя бы соскрести слои краски с полотна, вновь открыть формулу. Но этобыло, конечно, уже невозможно… О, если бы я обладала силой проникнуть сквозь теслои взглядом! Я бы увидела бесценную формулу…

Увы, невозможно. И никто никогда не узнает… Ну разве что вбудущем, десятилетия или века спустя, люди узнают, какой дар преподнес им нищийотчисленный студент-медик.

Но как они узнают, где надо искать?