ради женщины, к которой он равнодушен. Ты после расставания несколько лет ходила, словно только вчера вернулась из царства теней, а теперь что-то напридумывала! Страшно… Жизнь вообще страшная штука. И что?

– Не знаю. Я вообще не знаю, что случается с людьми после любви. Ну то есть не после, а во время. И я боюсь, вдруг дальше что-то плохое? Как думаешь, такое может быть?

– Да все что угодно может быть. Особенно у тебя. Вот ты рассказываешь, а я Мишку сразу вспомнила. Мне, конечно, бежать не хотелось… А помнишь, как мы пришли в общагу, а заочники наши Древнюю Грецию сдавать собирались?

– А, помню! Начиналось все мирно.

– Как обычно. А потом они посадили меня на простыню и носили по этажам, как Афродиту. И мы вламывались в комнаты ко всем подряд, и меня вносили…

– А некоторые нам наливали!

– Да. Это Ветров придумал. Все же умел он выкинуть что-то такое, от чего мозги отказывали напрочь.

– Ты по нему скучаешь?

– Мы же видимся.

– Мариш, ты поняла, о чем я тебя спросила.

– Скучаю. А когда оглядываюсь, как будто бы и сейчас его люблю. Поэтому стараюсь не оглядываться. А когда на самом деле его вижу – кажется, ничего и нет. Словно и он – не он, и я – не я.

– Думаешь, любовь может пройти?

Надя забралась на широкий подоконник и свесила ноги вниз.

– Раньше думала, что может. А сейчас не знаю. А ты?

– Она сильнее смерти. Как она может пройти?

Подруги замолчали, глядя, как за окном качаются зеленые ветки.

– Если бы можно было выбрать день и прожить его снова, я бы вернулась сюда. На семинар. Много, много было хорошего. Но то, что случалось здесь – не повторимо.

– И не проходимо. Литинститут – это диагноз, ты же помнишь?

На стене над лестницей отпечатались яркие прямоугольники окон, нарисованных солнцем. Они дошли до конца коридора.

– А помнишь, – вспомнила Марина, – я здесь стихи учила к девятнадцатому веку, сколько их нужно было – пять, десять?

– Наверное, десять, – задумалась Надя. – И по-моему, ты не успела, да?

– Я успела. Но потом. Надо же, и все забыла. Кто там был: Тютчев, Жуковский, Фофанов, Надсон… Мы же сами выбирали, кого учить?

– Сами, да. Как здесь тихо.

Надя шагнула вперед, а потом назад.

– Ты заметила, что паркет здесь скрипит в тех же местах?

– Ты что, помнишь, где здесь скрипит паркет?

– Выходит, помню.

Спустившись вниз, подруги заглянули в библиотеку. На звук открывающейся двери из-за стеллажей появилась библиотекарь Инга, длинноволосая блондинка с большими печальными глазами.

– Здравствуйте, вы нас помните? Мы тут учились, – поприветствовала ее Марина.

– Конечно, помню, – ответила Инга. – А сейчас здесь какими судьбами?

– Соскучились. В гости пришли.

В библиотеке приятно пахло, книгами, пылью, и чем-то еще – это был неуловимый запах родного дома, в который приходят спрятаться от житейских бурь. По крайней мере, так казалось Наде. Она оглянулась, будто бы проверяя, все ли на месте: шкафы с книгами, выдвижные ящички с каталогами, подписанные по алфавиту, низенький столик и пара маленьких диванчиков, окруженных стеклянными стеллажами.

Поговорив с Ингой, они поднялись на первый этаж и вышли во двор.

– Давай немного посидим здесь, – предложила Надя.

Они подошли к длинной деревянной скамейке, покрашенной в зеленый цвет.

– Скамейка, милая скамейка, – Надя погладила черное узорчатое основание, переходящее от прочных изогнутых ножек к спинке лукавым завитком.

– «Мисюсь, где ты!» – поддразнила ее Марина.

– Ой, ладно! Можно подумать, у тебя по-другому. Садись.

– И у меня так же.

Марина села и пригладила свои волосы, которые снова отросли ниже плеч.

– Смотри, – она подобрала маленький желтый лист. – Вроде лето только началось.

– А помнишь, нам Ларичев, когда работал здесь дворником, рассказывал про два листопада – первый летний, второй – осенний?

– Да, было дело. А помнишь, как я шла по двору Лита, вся такая влюбленная и счастливая – и подкидывала к небу кольцо от Ветрова? Простое серебряное колечко с узором. Я так его любила…

– А где оно сейчас?

– В шкафу, за книгами. Хотела выбросить и не смогла. Вот, лежит, из той жизни. От мужа прячу, хотя он вообще не поймет – что это. Стас совсем другой… Ну вот, иду я здесь, и вдруг… Оно не упало. Я испугалась, посмотрела вверх – кольцо мое повисло на ветке, причем так высоко, что никак не достать.

Я вообще не понимаю, как можно на ветку закинуть кольцо! Вот сейчас попробуй – не получится! Я прыгала под деревом и вопила, это же кольцо от Мишки моего! А вдруг бы я отошла, и какая-нибудь сорока утащила!

Мимо шел Антон, спросил, почему я бегаю вокруг дерева и ору. Я показала кольцо. Он посмотрел, подумал, потом из дворницкой принес стремянку и полез на дерево. И когда тянулся за кольцом, у него из кармана бутылка пива выпала и с грохотом раскололась! И мы так увлеклись спасением кольца, что не заметили, как все это время за нами наблюдал Весин. И когда бутылка упала – начал аплодировать.

– А, помню! А Вадим еще стоял внизу и рассказывал, что Ларичев неправильно на лестницу залезает… И что-то там про силу притяжения и проникновение ветки в кольцо. В общем, фигню какую-то. А с Весиным-то как закончилось?

– Да как, посмеялся в усы и пошел по своим делам.

– Смешно…

Они замолчали, глядя на блестевшие солнечные окна Литинститута. Марина положила лист на лавочку рядом с собой, и почти тут же неведомо откуда взявшийся ветер сдул его и понес по двору. Вот он пролетел по дорожке садика и выпал на широкий асфальт двора.

51. До маразма

К Андроникову монастырю Надя и Лялин решили идти пешком. Теплая летняя погода, казалось, установилась навсегда, и теперь от каждого вздоха земли колыхалась подросшая трава, а деревья качали позеленевшими ветками.

– У тебя ногти как бронзовки! – удивился Лялин, сразу заметив Надин новый маникюр.

– Бронзовки? А кто это? Майский жук?

– Нет, майский – он коричневый. А золотисто-зеленые – это бронзовки, тоже большие. Взмахни пальчиками! Ну точно! Где ты такой лак достала?

– Это не лак, а втирка! Знаешь, как это делается? Сначала обычный лак, потом сверху втирается порошок. И затем закрепитель.

– Чего только не придумают! Очень красивый цвет!

– Мне тоже нравится. Ну, бронзовка, так бронзовка. А вот майского жука я никогда не видела.

– Потому что они пропали. Мы в детстве их часто ловили, а моя дочь даже не знает, что это такое. Я сам тысячу