какой-то страшной опасности и не знает, как спастись. Даже дышать стало тяжело, словно что-то сжимало ей горло. Они подошли к невысокому каменному храму с одним куполом, и Лялин рассказал о Спасском соборе, самом древнем храме Москвы. Они прошли беседку с небольшими колоколами и сели на лавочку. Надя слышала слова Лялина словно из-за стеклянной стены. Как будто теперь она отделена от него прозрачной невидимой толщей и не может отвечать, ведь он ее не услышит. В музее Андрея Рублева она продолжала молча ходить за ним, иногда кивая в ответ. Переходя от иконы к иконе, Надя вслушивалась в слова Лялина, но ничего не могла запомнить.

После монастыря и музея они спустились вниз и зашли в небольшой скверик рядом. Дневное солнце ярко светило, подсвечивая белые цветы акаций.

– Слушай, а может, мы расстанемся? – вдруг произнесла Надя, повернувшись к нему.

– В смысле, расстанемся? – растерялся Лялин. – Ты шутишь?

– Нет, я серьезно.

– Что я сделал не так?

– Да нет, все так. Просто… мне, наверное, одной лучше.

Когда Надя произносила эти слова, ей казалось, будто она ничего не чувствует. Словно исчезает окончательно, и остается лишь ее оболочка, которая может ходить, говорить, есть. А ее на самом деле – нет.

– У тебя что, кто-то появился? Ты… ты полюбила другого? Я так и знал!

– Никого я не полюбила!

– А что тогда? Я не понимаю… Что, даже в больницу ко мне не приедешь? – тревожно спросил он, заглядывая ей в лицо.

– Нет… А что за больница?

– Да вот, назначили обследование. Но тебе, наверное, теперь не интересно.

Они молча стояли рядом. Надя слышала, как чирикают птицы и гудят проезжающие машины. Зачем они едут?.. Зачем шевелятся листья у этого дерева?.. Зачем, для чего вообще это все…

– Ты же обещала быть со мной до маразма!

Лялин взял ее за руки.

– Я тебя обманула, – безучастно ответила Надя.

Она говорила тихо, так, словно не хотела, чтобы ее услышали.

– Но ты хотя бы верила, когда говорила?

– Да.

– А если я попрошу тебя подождать?

– Подождать чего?

– Ну, нельзя же так сразу расставаться. Может, постепенно, сначала встречаться раз в неделю, потом раз в месяц…

– Нет.

– Пойдем хотя бы кофе со мной выпьем? Проводишь старичка?

– Тоже мне старичок. Тебе до пенсии еще пять лет.

– Четыре года.

– Ну четыре. Да какая разница…

Они медленно шли по безлюдным солнечным улочкам. Ни одного кафе не встречалось, словно Москва, рассердившись, закрыла перед ними все двери. Наконец Лялин увидел какое-то заведение. Здесь было самообслуживание, и Надя, сказав, что не хочет есть, села за пустой столик. Через несколько минут Лялин подошел к ней с пластмассовым коричневым подносом, на котором стояли большая чашка кофе и тарелка с винегретом. Когда он ставил поднос на стол, ремень сумки сорвался с плеча и упал на руку. Надя смотрела, как, словно в замедленной съемке, опрокинулась чашка и кофе полился на поднос и в тарелку. Когда Лялин пытался промокнуть кофе салфеткой, чтобы хоть как-то отделить напиток от винегрета, Надя заметила: у него дрожат руки. И что кофе и винегрет смешались неразделимо.

52. Все липы мира

Надя несколько дней не отвечала на звонки Лялина.

Ей начинало казаться, что расставание – единственное верное решение. Как она могла не понимать этого раньше. С одной стороны, было немного обидно, что ее Повелитель всего лишь просто позвал ее жить к себе. Это мог бы сделать кто-то из ее однокурсников: съедемся, снимем квартиру… Но Лялин! И хотя Надя была бы рада жить вместе, но все же ждала от него чего-то необыкновенного, надчеловеческого. Она боялась, что домашнее, бытовое, все, что стоит за «переезжай ко мне», разрушит их великолепный мир, в котором все двери для них открыты и ключ к ним – любовь. А что если, когда не станет этих дней, проведенных отдельно, они перестанут скучать друг по другу?

Кроме того, Надя запомнила слова Повелителя о том, что он чуть на ней не женился. Что же он, передумал? И даже если отбросить все эти мелочи, жить вместе означало стать друг другу окончательно близкими. Она и раньше боялась, что любит слишком сильно. А теперь, если чувство станет столь велико, что поглотит ее полностью, и она, Надя, перестанет существовать? Не сможет выбраться из отношений, вбирающих ее жизнь, словно зыбучие пески. Если бы Лялин предложил жить вместе раньше, когда она была его студенткой… Надя была бы счастлива и не размышляла ни минуты. А сейчас ей страшно. И она сомневается. И нет кого-то, с кем можно было бы поделиться ее страхом, ведь единственный человек, с которым Надя могла поговорить об этом – Повелитель. Но звонить ему она не стала. Будто неведомая злая сила сковала волю, чувства и желания.

Телефон нежно пискнул, и Надя поднесла к глазам вспыхнувший экран.

– В 58 больнице. Отделение 9, палата 15. Прощай, мой любимый друг.

Она сразу же написала:

– Как чувствуешь себя?

– Ты тверда в решении?

– Не тверда.

– Поговорить хочешь?

– Хочу.

Надя подумала, если бы Повелитель был похож на нее, они давно бы расстались и вряд ли встретились снова. В то время как она, осознавая это или нет, во время проблем или конфликтов стремилась уйти и замыкалась в себе, Лялин, наоборот, всегда двигался ей навстречу. И даже тогда на бульваре – именно он шел к ней, как будто знал: сейчас Надя настолько близко, что можно снова обрести ее.

Утреннее солнце золотило трамвайные рельсы, то тут, то там они вспыхивали, превращаясь в жилу драгоценного металла, надежно закрепленную в серой асфальтовой толще. Надя решила дойти до больницы от метро пешком. Когда она нервничала, долгая ходьба по городу ее успокаивала. Проезжая, гремели трамваи, рассекая сухой нагретый воздух. Пути шли сквозь парк, здесь на высоких деревьях громко перекликались птицы, а трава тонула в густой тени. Вдруг Надя остановилась: она увидела, как из развилки широкого дубового ствола, вытянувшись к небу, растет крохотная рябинка. Когда ветер приподнимал тонкие листья, солнце, подсветив их с изнанки, наполняло цвет листвы зеленым огнем. «Но смогла рябина к дубу перебраться», – подумала Надя, вспомнив, как в школе их класс разучивал песню о несчастной любви двух деревьев.

Как бы я желала

К дубу перебраться;

Я б тогда не стала

Гнуться да качаться.

Особенно выразительно пропевала этот куплет их учительница, серая невзрачная женщина неопределенного возраста. Надю эта песня раздражала, и она вместо пения представляла, как