– «Великолепными верхами восходят храмы к небесам».

– Ты же никогда меня не оставишь? – Надя повернулась и посмотрела ему в лицо.

– Никогда, – ответил он. – А почему ты вдруг спрашиваешь?

– Не знаю. Иногда рядом с тобой я знаю все и одновременно не знаю ничего.

– Это что-то из философии, – напомнил он.

– Все бы тебе шутить.

– Да уж какие шутки. Ты иногда так на меня смотришь… А давай съедим какой-нибудь колобок?

– Ну вот, опять. Как литературовед может быть таким несерьезным? – Засмеялась Надя и взяла его за руку.

Они шли по солнечному переулку, и их тени под заходящим солнцем неправдоподобно длинно вытягивались на асфальте перед ними.

50. И снова Герцен

В следующую пятницу Надя с Мариной встречались возле Литинститута.

– Сто лет там не была, соскучилась, – призналась Надя.

– Да ты вообще к Повелителю можешь ходить хоть на каждый семинар, – ответила подруга. – Я тебе даже завидую…

– А он меня, между прочим, звал – как современного поэта. Я и наших приглашу всех. В следующем году пойдем, пощупаем первокурсников, кого они там набрали! Читала стихи абитуриентов, а там мальчик семнадцати лет пишет: «От жизни я давно устал…» Когда успел-то?

– Ну мы тоже в юности фигню всякую писали.

– Скажешь тоже, в юности. А сейчас что – старость?

– Сейчас молодость. И да, давай сходим в Лит, тоже по нему скучаю.

Они свернули во двор, сказав охраннику, что идут в книжную лавку.

– Пойдем к Герцену?

Надя остановилась, всматриваясь в их садик. Особенное небо, висевшее над Литинститутом во время ее учебы, по-прежнему было здесь. Она вспомнила себя, звонкую и счастливую, спешащую через двор в читальный зал или столовую…

Герцен все так же смотрел вдаль, бережно прижимая к груди гранки «Колокола».

– Почему здесь так хорошо?

Надя погладила гранитный пьедестал.

– Мне иногда казалось, настоящий мир – здесь, а там, за нашей оградой, придуманная, на самом деле не существующая жизнь. Я как будто чувствовать в этом дворике начинала иначе. Вот и сейчас.

– А страдания наши помнишь? – подхватила Марина. – Как мы плакали и бегали по бульварам? И все-таки это было счастливое время. Может быть, самое счастливое.

– Мне наших не хватает, – ответила Надя. – Ася, Вадим, Леша – где они сейчас? Вроде и переписываемся, а все равно – когда видишься почти каждый день, кажется, так будет всегда. И наше время – бесконечно. А на самом деле каждый день был последним…

– Слушай, мы сейчас опять заплачем и пойдем на бульвар, – перебила ее Марина.

– На бульвар мы, конечно, пойдем! Но сначала – в Лит!

Они прошли по садику мимо клумб с ярко-желтыми цветами на длинных стеблях, белых ромашек вперемешку с синими колокольчиками и подошли к главному входу.

– А вдруг закрыто? – Надя потянула тяжелую деревянную дверь за ручку. – Смотри, скрипит, как раньше! – рассмеялась она.

– Мне нравится, когда здесь тихо, – сказала Марина, когда они поднимались по лестнице на второй этаж. – Лишь бы охранник не пришел.

– Скажем ему, что пошли попудрить носик. Ему жалко, что ли?

– Думаю, нет.

– Ну вот. О, доска объявлений! – обрадовалась Надя. – Ну-ка, что там у них? Ты смотри, ничего интересного. Расписание, и все.

– А что ты хочешь, год закончился уже.

– Точно.

Окно в конце коридора ярко подсвечивало солнце, лучи рисовали длинные теплые полосы на стенах, задевая висевшие портреты классиков. Надя остановилась, залюбовавшись этим сиянием.

– Ты чего? – спросила Марина.

– Здесь… – Надя вытянула руку и потрогала пустой воздух перед собой. – Здесь мы однажды встретились. И тогда я впервые поняла, что мне – не кажется. И что я ему – тоже нравлюсь.

Надя вспомнила, как однажды осталась после семинара, чтобы обсудить с Лялиным стихи в ее дипломе. Как она смотрела на его подбородок, где борода по центру чуть расходилась в стороны, словно примятые стебли пшеницы. Как ей хотелось целовать его лицо, шею, руки… Они сидели друг напротив друга, и Лялин ласково дотрагивался ботинком до Надиных сапожек, верно почувствовав ее желание. Она вспомнила внимательные глаза цвета талого льда, этот рай, возникающий рядом с ним, когда хотелось, чтобы время длилось вечно. Как она смотрела на уменьшающуюся стопку листов, надеясь, что замечаний от мастера будет много. А до этого на семинаре она счастливо улыбалась, зная то, что было неведомо сидящим рядом с ней: под синей жилеткой мастера – подтяжки в мелкий горошек, которые она несколько часов назад помогала пристегивать к коричневым брюкам. А потом они шли мимо холодных домов, поднимаясь к метро. Вот они целуются и расстаются. И она так не хочет уезжать.

– Странно, столько лет прошло, а как будто все случилось только что… – произнесла Надя.

– Но сейчас же у вас все хорошо?

– Да. Но… Не знаю… Так, как тогда, больше не будет.

– Будет другое. Или что, ты сомневаешься?

Надя задумалась и подошла к окну.

– Мне страшно. Мы все ближе и ближе, и это меня пугает. Даже не знала, что так может быть. Не могу представить, что будет со мной, если я его потеряю. И потому… Как будто мне уже хочется бежать.

– Чего тебе хочется? – не поняла Марина.

– Ну не знаю! Я боюсь, что он будет слишком близко и… И… Не понимаю даже, как сказать. Это что-то непонятное. Хочется одновременно к нему и как будто бы от него, понимаешь?

– Не понимаю.

– Однажды я уже пережила расставание с ним. И второго раза – не вынесу. Мне так хорошо, и представить, что можно всего лишиться… Это как смерть, нет, смерть даже лучше!

– Ну уж… И потом, почему ты должна его лишиться? Он же тебя любит.

– А если разлюбит? А если на самом деле разлюбил и просто не нашел никого более подходящего?

– Ты сама-то веришь в то, что говоришь?

– Не знаю. Но все равно, когда я представляю, что мы, например, живем вместе – я как будто задыхаюсь от ужаса. Ведь сейчас все просто – если расстаемся – однажды я это пережила, значит, и сейчас переживу.

– Стоп, то переживу, то не переживу, ты меня совсем запутала! Хватит нести чушь! Тебе хорошо, ему хорошо, что еще нужно? Повелитель лекарство для твоей мамы достал, помнишь? Легко ему было это сделать?

– Нет.

– А йогурты?

– Что йогурты?

– Он покупает их для тебя, хотя сам не ест. Думаешь, это ерунда? Стасик, конечно, хороший, но я не представляю, чтобы он мне сам что-то принес только потому, что я это люблю. Вот и подумай, стал бы мужчина заморачиваться