И Бартоломео Фессалоне, ибо это был он, схватил Александруза руку и одним рывком втянул ее в ту тьму, которая клубилась вокруг него.

Итак, в конце концов Чезаре оказался прав!

Чезаре оказался прав, и не могло быть иначе. Разум его помутился,не то и он сразу бы понял все, все увидел… не ослеп, не оглох, не обезумел быот страсти, которую пробудила в его душе, в его сердце, в его теле эта тварь.Преступница, предательница. Венецианская блудница!

«Нет. Никогда! Я не хочу его больше видеть никогда!» –словно бы зазвучал в ушах страстный, исполненный отвращения женский крик, и онмучительно затряс головой.

Видано ли! Да где это видано?! Кто он? Потомок римлян,потомок великих дожей Венецианской республики, а через них – венедов,основателей этого великого города. И она – незаконная дочь, воспитанницаавантюриста и афериста, проститутка. Актриса! Она лгала и играла. Она нашла внем благодарнейшего зрителя для своей пошлой трагикомедии, но не подозревала,что сей одураченный зритель смотрел на нее и во время той финальной сцены,которую она отнюдь не желала выставлять на всеобщее обозрение!

Он вспомнил ее отчаянное восклицание: «Нас заперли! Мы вловушке! Мы погибли!» Хотел усмехнуться злорадно, да не получилось: улыбкасменилась жалкой гримасой. Ее голос показался незнакомым, наверное, такисказили его страх и отчаяние. Еще бы не испугаться! Она ведь погибнет там,вместе с этим негодяем, который выдавал себя за ее отца, но, очень даже можетбыть, служил ей кем-то вроде чичисбея, а то и просто – прислуживал в постели.

– Нет. Нет. Не может быть! – прошептал он, зверея от боли,стиснувшей сердце.

«А почему бы и нет?» – прошептал в его мозгу некийвкрадчивый, противный голосок, очень схожий с голосом Чезаре, и он в яростихватил кулаком по столу.

Раздался звон разбитого стекла, а коленям его неожиданностало легко. Ах да… эта девка, взгромоздившаяся на них, едва он вошел в кабак исел пить, в ужасе соскочила. Ну и пусть себе стоит в компании своих столь жегологрудых подружек, осуждающе на него поглядывающих. Он и не помнит, котораяиз них она. Вроде как в красном платье? Или нет, в зеленом. А, в серебристом…

Раскаленная игла вонзилась в сердце. Нынче утром, когда онуходил, она провожала его, стоя на террасе, и утренний ветерок раздувал складкиее легкого серебристого платья. Золотые волосы, серебряный стан…

«Галатея!» – прошептал баркайоло, с таким же одурелымвосторгом вглядывающийся в эту несказанную красоту, как и его достопочтенныйпассажир.

Вот именно. Галатея! Статуя, которую оживил силою своейлюбви создавший ее Пигмалион. А он не смог. Не смог…

Статуя. Кукла! Стан серебряный, волосы золотые – сердцекаменное. А может быть, сердца и вовсе нет.

Но он вспомнил, как бились их сердца, прижатые друг к другутак близко, что ни ветру, ни лучу не проскользнуть меж ними было… И короткий,мучительный стон, исторгнутый самой глубиною души, сорвался с его крепкостиснутых, твердых губ.

– Простите, синьор…

Лоренцо вскинулся, мгновенно приняв привычно-надменный вид,и неприязненно взглянул в близко склоненное к нему лицо:

– Что вам угодно?

При виде столь мгновенного преображения этих черт, толькочто искаженных страданием, а теперь неприступно окаменевших, незнакомец дажеотпрянул, и его лицо приняло растерянное выражение.

– Что вам угодно? – повторил ледяным голосом Лоренцо, инезнакомец сконфуженно махнул рукой:

– О нет, ничего. Извините великодушно. Просто мнепочудилось, что вам нужна помощь!

– Что-о?!

Лоренцо вспыхнул. Стыд от того, что кто-то увидел его вминуту слабости – постыдной слабости! – и мало того, осмелился выразить непрошеноесочувствие, помутил ему рассудок, и не было ничего, кроме гнева и презрения вего глазах, уставившихся на незнакомца.

Не венецианец, сразу видно: слишком яркое, свежее лицо, нетронутое обычной оливковой бледностью. Что-то знакомое в этой свежести, что-тознакомое, щемящее… И даже вовсе не итальянец: совсем другой тип, волосысветлые, глаза широко расставлены – помилуйте, настоящие синие глаза! В голосеявствен чужеземный акцент: слишком твердо, резко разделяет певучую итальянскуюскороговорку. Hемец! Может быть. Правда, у немцев грубее черты, в них большежестокости. А этот человек, при всей своей мужественности, весьма красив – вонкак восхищенно поглядывают на него портовые девки! Конечно, с таким станом да стакими глазами он произведет фурор и в светских гостиных. Одет-то он как разтак, что не по кабакам бы шляться в этаком камзоле!

Лоренцо дернул углом рта. Вот и хорошо. Значит, бросившисьна новичка, общественное мнение быстро забудет о предполагаемой женитьбеЛоренцо Анджольери на Лючии Фессалоне.

Лючия! Ну конечно, у нее было такое же словно бы изнутрисветящееся лицо, когда ее привез Чезаре! Помнится, он тогда еще изумился, какпреобразили ее прежде бледное, настороженное лицо всего несколько недель,проведенных в северной стране. У нее появился такой доверчивый взгляд… в немсловно бы играла затаенная улыбка. Так же смотрит и этот незнакомец.

Лоренцо сейчас испытывал одно желание: ударить его ножом, новместо этого проговорил вполне вежливо:

– Ничего, синьор. Со мною ничего, саднит старая рана, небольше. А вы, я вижу, не здешний?

Он сам не понимал, что вынуждает его быть сдержанным и почтиприветливым. Это было некое непостижимое, вещее чувство…

– Вы правы, сударь, – кивнул незнакомец. – Я прибыл часназад. Багаж мой отправлен в отель, а я заглянул сюда по пути.

– Питаете пристрастие к дрянному вину? – не удержался отколкости Лоренцо – и тотчас был вознагражден:

– Полагаю, как и вы, сударь.

– Я здесь по необходимости, – буркнул Лоренцо.

– Я тоже, – кивнул незнакомец. – Я хотел кое о ком навестисправки.