Спиной он наткнулся на дверь, ну наконец-то! Сделал обманныйбросок – толпа, дружно охнув, отпрянула. Русский толкнул дверь и уже хотел быловыскочить на улицу, но тут свет из кабака упал на глубокую, спокойную, чернуюводу, которая подступала чуть ли не к верхней ступеньке лестницы.

Он и забыл, где он. Город-лужа! Город-море!

Вот счастье – плавающая телега. Как она, бишь? Тьфу,гондола! И совсем близко!

Одним прыжком он перелетел полоску черной воды, сел, глядяна людей, орущих в бессильной ярости оттого, что добыча ускользнула.

Ага, и его противник здесь, восстал из мертвых. Увы, онранен очень легко, ничего, их еще сведет судьба, сведет!

«Hас еще сведет судьба, сведет!» – с ненавистью глядел нанего Лоренцо, не зная, кого больше ненавидит сейчас: врага, или тех, ктопомешал ему этого врага прикончить, или Лючию, или себя… И закричал гневно,протестующе, когда гондольер, стоявший за спиною своего пассажира, навозвышении, вдруг всей тяжестью навалился на русского, не ожидавшего нападения.Русский не успел даже пошевелиться, как был схвачен, поднят на воздух – и ссилой брошен в черную воду.

Мгновение напряженного ожидания…

– Камнем! На дно! – радостно возвестил баркайоло, и зрителиторжествующе взревели.

Лоренцо прищурился. Голос показался ему знакомым. Он ужеслышал его прежде… Ну конечно, слышал! Правда, тогда этот голос был исполнен неторжества, а глубокой печали, и не кричал, а бормотал что-то вроде: «Ну кто тытеперь такой, Пьетро? Stupido! Дурак!»

Да это же тот самый баркайоло, который вез их с Лючией в туволшебную ночь, когда Лоренцо понял, что любит ее, и признался, и услышалпризнание в ответ…

Из груди его вырвался стон, и лишь невероятным усилиемЛоренцо не дал ему перерасти в вопль мучительной боли.

Что ты наделал, Пьетро? Зачем ты убил русского? Зачем лишилЛоренцо Байярдо этой последней отрады – мести? О, будь ты проклят. Истинно –stupido, stupido, stupido, и нет тебе другого имени!

Не желая больше видеть тупицу Пьетро, который уже подогналгондолу к ступеням, чая награды, Лоренцо повернулся – и вновь вернулся в кабак,увлекаемый своими зрителями. Моряки и рыбаки желали непременно выпить со своимгероем, жизнь которого они так славно отстояли! Пьетро тащился в арьергарде.

Никто не оглянулся, никто не заметил, как черные воды каналавдруг дрогнули, разомкнулись и из них показалась человеческая голова.

Ночной пловец резким движением отбросил с лица налипшиеволосы, огляделся – и, сильно выбрасывая руки, поплыл куда-то в темноту.

Плита скрипнула так, словно нипочем не желала отодвигаться.

– Ох, как заржавело! – раздался шепот, а в ответ –насмешливый голос:

– Да чего ты шепчешь? Здесь же нет никого, кроме, можетбыть, дьявола, который за нами подсматривает.

– Ох, синьор! – со вздохом отозвался первый голос. – Ненадо, не надо! Еще накликаете!

Второй голос хмыкнул, но более ничего не говорил, покараздирающий скрип плиты не прекратился.

– Хвала Мадонне, – сказал второй. – Все цело. А я ужвстревожился… Ну, пойдемте.

Раздались звуки шагов трех людей и тихие реплики:

– Осторожно, не споткнитесь.

– Хорошо бы зажечь огонь.

– Нет, лучше зажжем в подземелье, когда плиты надежно скроютнас. Мало ли что… С некоторых пор я стал не в меру осторожен.

– И слава Мадонне, мой синьор!

– Тихо, тихо, дитя мое! Ступеньки скользкие. Мне было быкрайне прискорбно, если бы ты сломала свои красивые ножки именно теперь, когдаудача так близка.

В ответ послышался негромкий вздох.

– Маттео! – позвал второй голос.

– Да, синьор? – отозвался первый.

– Когда, говоришь, ты был здесь в последний раз?

– Только третьего дня, синьор. Я здесь писал письмосиньорине Лю… ну, вы понимаете, кого я имею в виду.

– Это-то я понимаю. Не понимаю только, почему так сильнопахнет воском и дымом. Неужели этот спертый воздух так сохраняет запахи?

– Вы – человек ученый, вам виднее синьор…

Прошло несколько мгновений, во время которых слышны былитолько осторожные шаги да шелест одежды, а потом один из явившихся в подземельескомандовал:

– Ну, все! Теперь зажжем свет! – И во тьме затеплилсяогонек.

Он был слишком мал и слаб, чтобы развеять тяжелый мрак, ноего хватало, чтобы слегка осветить три фигуры: две мужских, высокую исогбенную, и женскую, безучастно стоявшую поодаль.

Высокий мужчина, подняв свечу над головой, озирался, словнобы силился проникнуть взором во все углы, надежно скрытые тьмой.

– Да полно вам, синьор Бартоломео! – воскликнул старческим,надтреснутым голосом Маттео. – Нету здесь никого, кроме нас да нечистой силы, аона лучше пускай сидит по своим углам.

– Ты прав, мой верный Маттео, – отозвался синьор Бартоломео.– Ну что же, открывай заветный тайничок!

Старик взял у него свечу и близко поднес ее к осклизлымкамням, напряженно вглядываясь в них. Женщина, до этого безучастно стоявшая встороне, сделала осторожный шажок и оказалась рядом со стариком, с тем жевниманием изучая каменные плиты, на первый взгляд неотличимые одна от другой.Впрочем, так только казалось. Когда глаза привыкали к узору трещин, можно былоразличить косые кресты, выбитые в камне. Сочетание этих крестов, которых былодовольно много, образовывало какой-то узор, и женщина силилась понять, какой.

– Да ты что, Маттео? – в сердцах воскликнул БартоломеоФессалоне. – Что медлишь? Забыл, где плита?

– Забыл, синьор, – покаянно отозвался старик. – Пожалуй, я ине нашел бы без вас.