Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Решив по возвращении в дом собрать цифровые сведения о количестве «находящихся в безвестном сходе», гости благочинного с большим усердием принялись за трапезу.
- В сети сей, юже скрыша, увязе нога их, - добавил ученый Евтихий уже для себя, а не для дьякона и тем порешил вопрос и окончил разговор.
За обедом разговаривали уже о житейских интересах: про консисторского секретаря, державшего в руках уже третьего владыку. Вспоминали случаи находчивых прицепок для немилостивых поборов протодьякона.
Вспоминали изречения и замечания самого владыки во время объездов им епархии, поговорили о губернских соборных протоиереях и о самом старейшем и находчивом острослове, не уступавшем ни в чем невзлюбившему его нынешнему архипастырю.
Все, одним словом, выговорилось и протолковалось по чину и по обычаю при таких веселых и редких съездах. Весело и говорливо досиживали гости день у благочинного, и пошутили и попели, начав с заветной хоровой песни, сочиненной митрополитом Платоном, «Среди самых юных лет» и кончая «Среди игры, среди забав, среди благополучных дней».
Глава II
Приехавшие с батюшками в качестве кучеров дьячки и пономари в вислоухих малахаях и со связанными волосами в косички, разделились на два лика: часть расселась у погостенского дьячка, другая придерживалась около кухни благочинного.
Дьячок гостям рад. Рад он поразмять язык, избитый на чтениях и пениях и истрепанный на перебранках с дьячихой и дьяконицей: знакомые люди с новыми вестями приехали. Надо с холодку и с дороги промочить горло: достал у дьякона в долг, до первых дележек, четвертную. С погребицы притащил он ведерко с груздями, в солоницу новой соли присыпал и хлеба нарезал.
- Приступите к сему, и лица ваша да не постыдятся!
- Слушай-ко, Кононыч, каким ветром-то сегодня всех в кучу сбило?
- Толковали бабы про владыкин гнев.
- Из чего восшуме органская песнь?
- Ехал он по селениям, где все поморского толку. Увидал, что собрались мужики кучей и шапки сняли. Велел остановиться, хотел благословлять -они не пошли. В разговор с ними ступил и договорился до того, что к обедне позвал. Я-де буду служить, а вы посмотрите только, хоть не молитесь. Один и вышел от них: отчего-ста не посмотреть, ты попой, а из нас, может, кого дома не случится. К этому другой пристал: чего-ста мы, говорит, не видели? Щепоть-то вашу, что ли? Никон-ста помутил вашу веру и Христов крест переменил. Дальше да больше, владыка и велел во гневе своем этого-то сгрести протодьякону за шиворот и передать становому Кирилычу, что сзади ехал.
- А ему бы простить да отпустить с миром: за что ты мне нагрубил? Так ли не так ответил: иди с миром. Гляди, который бы и пришел к нему сам, без понуждения, и благословения бы попросил.
- Ну вот, мели, Емеля, твоя неделя! Так его по стриженой-то макушке и погладить. Тебя бы, вишь, послать туда, гляди, не догадались взять в помощь протодьякону-то. Воистину так: собака на владыку лает.
- А вы, братцы, о таких делах помалчивайте. Неравно поп-от Афоня услышит: ухо у него востро, да и язык, отцы и братие, очень длинен. Мы про это знаем с доказательствами.
- И все, господа, совсем не затем благочинный звал. Ныне - раскольничий праздник: Трифона-бандуриста и матери его Хну - первых изобретателей табака, что значится в бабьем патерике: так велели по книгам нашим-то справиться: так ли это?
- Ты не шути, Демьяныч, а верно так! Сказывал сам-от мой: умножились беззакония их, превзыдоша главу их! Нельзя ли смирить чем?
- Я не шучу, а ты дай-ко табачку-то: я наложу трубочку.
- Умножились беззакония, вот как умножились! По нашему приходу проявился некий муж Антошка. Стал уводить баб из жильев в лес. Одну такую матерую и сдобную свел, что все осердились и донос послали. Нет-де, уж ты этим предметом не шути. А он совсем не шутит: стал чудеса творить. Знает будущее, пророчит, когда будут поиски. Придет да и скажет: «Ну, раб Божий, сегодня приедут твой дом обыскивать» - и сам уйдет в лес. И точно того дня прибывал кто-либо из начальников: становой, исправник. Единожды случилось так, что становой-от приехал с подвязанным у дуги колокольцем. Как тут быть? Антошка-то сидит в подъизбице, и нет ему оттуда выходу - точно в темнице узник темничный. Выскочил он оттуда: скоренько потребовал большую чашу ендовы, плеснул в нее до краев воды; поставил ее в большой угол да и нырнул туда: только брызги залетали. И вдруг невидим бысть, когда уже начальник был на крыльце, который, не найдя никого, уехал без ничего.
- Точно так и в житиях пишется, - серьезно заметил один из пономарей.
- На другой день, - продолжал рассказчик-дьячок, - сей скрытник Антон явился к содержателю, раскольнику-старообрядцу в деревне Семеновской. Сказывал ему, что он сие чинит молитв ради своих, по Божьему изволу. Тогда честь ему была более и более. В честолюбии-то этом, когда хозяйская дочь, пошедши в клеть за своим делом одна, скрытник зашел за нею в клеть. Припал к ее ногам, стал склонять: «Вот тебе денег елико угодно». Честность девическая возгнушалась, не прельстилась ни на его ласки, ни на подарки и закричала громко: «Батюшко, батюшко, поди-ка сюда!» Родитель-то выскочил да как воззрел на бесчинство чародея, прогнал его из дому вон. И с тех пор возымел сильное отвращение к сим Антихристовым предтечам. Никаких скрытников к себе в дом не пускает и познания с ними не имеет. Есть ли жив сей чародей или нет, того неизвестно.
- Жив, - поддержал твердый голос одного из собеседников, - держится теперь около ковригинской веси. Оттуда опять двух девок увел в лес.
- Хорошо там будет теперь белку бить и рыжики искать - весело! Ну как они всех-то баб и девок уведут! Как жить будет? - вопросил маленький пономарек, проводник Евтихия, еще холостой и молодой, нагуливающий себе пронзительный басок.
- За кого Богу молить, кому обедни петь?
- Да мы уж давно это оставили.
- А мы, - подкреплял молоденький пономарь, - маленькие разогреваем, да больше для одной попадьи и поем, и то когда она сама велит. Когда и сама подойдет к звоннице и потиликает: если дома случишься - бежишь -вдвоем с ней и служим.
- Ну да ври больше,