на поводу у тела и примется воплощать фантазии матросов, то вся её не так давно начавшаяся трансформация тут же прервётся. Энергия тут же «покинет неблаговидный сосуд», как и у любого неофита. А сама Афродита останется «у разбитого корыта». С «разбитым» телом — Бананом. Здесь: коварнейшим матросом, вовлекшим бедного старпома в свои интеллектуальные брачные игры. Что для Банана, этой енотовидной собаки, могло тут окончится жутким скандалом, вытаскиванием за шкирку из камышей Сиринги, в которых тот скрывал ото всех моряков свои эзотерические тайны, и моментальным списанием с клеймом бездельника (по статье «тридцать три») в трудовой книжке. Согласно «заключению» доктора, сделанному ещё в начале рейса. Которым старпом постоянно махал перед его носом с самого начала рейса, как компроматом.

А потому Афродита не решалась о своей Преображении даже намекнуть.

Благо, что намёков со стороны (возбуждённых) членов экипажа было уже хоть отбавляй.

Даже её сожитель Швабрин, который в начале рейса терпеливо «белил стены» на фотографию жены и затем убирал их каюту. Особенно тщательно — после променадов Рема, Каравая, Ромула и прочих друзей в их каюте. Но теперь, когда тот бросил с ними пить и начал умничать ещё больше, став Афродитой, начал обвинять Ганешу (как он думал):

— Всё, что о тебе так искренне и с огоньком в глазах фантазируют в курилках — чистейшая правда!

— Почему это?

— Да потому, что я, на твоём месте, уже давно набил бы морды всем, кто так думает. Хотя бы — мне! Если бы всё это было ложью. А так как ты даже не пытаешься защищаться, то значит всё это — чистая правда!

— Ты понимаешь, что весь экипаж сейчас так думает? — начиная ржать, отвечала Афродита. Входя в раж. Понимая, как долго Швабрин убирал у себя в голове, чтобы наконец-то высказать всё это ей в глаза. — Вам лишь бы было обо что языки почесать. Мне что, по-твоему мнению, всем членам экипажа морды начинать бить?

— Конечно! — не унимался Швабрин.

— Но врач не бьет своим пациентам лица только за то, что они сумасшедшие, — усмехалась Афродита. — И совершенно искренне верят в свои фантазии. Даже — если они начинают фантазировать в халатах. Тем более что одной «мордой» вас не вылечить. Вы скажете тогда: «Ага! На воре и шапка горит! Иначе он только посмеивался бы над нами. И это его так сильно не напрягало бы!» Каждому из вас поможет только лоботомия. Пойми! И запишись на операцию.

Так что когда и Рем попытался предъявить нечто подобное, Афродита с улыбкой призналась:

— Пойми, глупыш, художнику абсолютно плевать на то, что о нём думают. Более того, он этому только рад. Купаясь в славе! Ему всё равно, какие подмостки и какая роль. Лишь бы им восхищались! И если публика одета в костюмы восторга, он готов им простить всё. Даже — гнилые помидоры, лишь бы они бросали их от всего сердца!

А Афродитой восхищались. И завидовали. В основном, молча. С немыми усмешками.

Поэтому Афродита не стала ничего объяснять всем остальным членам экипажа ни про необходимость поста для завершения трансформации в Софию-премудрую, ни про то, что если бы его низшая сущность — Банан — и захотел бы секса во чтобы то ни стало, ему достаточно было бы просто пару раз улыбнуться второй поварихе, отчаянно строившей ему глазки с начала рейса, взять у Рема бутылку медовухи, затем заговорить с ней после ужина о том, о сём и пригласить в гости.

— Просто, пообщаться.

— Не более того!

Как уже не раз было. До того, как Ганеша наконец-то отогнал от себя Банана и начал катать Сизифов камень.

Или — чуть более молодую уже буфетчицу, чем та, что была в прошлом рейсе. Но которая точно также, как и Эхо, постоянно ему подмигивала, желая затмить вторую повариху. Отдаваясь гулким эхом воспоминаний у него в душе. Желая лишь одного — отдаться… Ещё боле гулким эхом, чем вторая повариха. Впрочем, не только ему. Желая реально ощущать, а не только предполагать себя королевой этого стального замка. Всеми своими фибрами. И не только души. Периодически изменяя капитану с Гераклом и другими, не менее героическими личностями. Исключительно из жажды затмить вторую повариху, претендовавшую тут на трон Прекраснейшей! Играя с ними своими более крупными, чем у самой Гебы, молодильными яблоками. На глазах у всех!

Заставляя героев (битвы с Гебой) жутко краснеть и оправдываться перед капитаном. Категорически отрицать, присягая на верность.

Но уже через пару недель снова доказывать свою непричастность к слухам. Мол, нам хватает и второй поварихи. Ведь она моложе! А её наливные яблоки… сам попробуй!

Не понимая того, что Геба таким вот образом действий мстила Кроносу за то, что первая же в его жизни буфетчица тут же женила его на себе. Заняв её законное место! В его квартире. И теперь всё время сидела дома, отчитываясь перед мужем в письменном виде о каждой потраченной «на благо семьи» копейке. Высылая отчёты в письмах и телеграммах.

Как с усмешкой поведал Афродите об этом Арес за чашкой чая, который ранее уже ходил в море с Реей и знал её лично. Вторым штурманом. Не первым, заметьте, а — вторым. То есть — не настолько лично, как хотелось бы. Содрать с неё личину. И не раз! Намекая ей об этом.

Но он был уже давно женат. Причём, по расчёту. И Рея это знала.

Ведь Арес так долго и пламенно мечтал о круглой отличнице из своего класса, что отличалась от него лишь ещё большим умом и сообразительностью, столь страстно вздыхал о ней, грязно намекая, что «каждый имеет право на лево», то и дело предлагая ей направо и — особенно — налево свои услуги, что (как только Нерио его послушала, вдохновилась его идеями и тут же на первом же курсе института от кого-то там на студенческом «Вечере» залетела) скоропостижно предложила своему поклоннику (над которым с подругами в школе ранее лишь посмеивалась) своё разбитое сердце.

Арес вначале долго не мог поверить — в своё счастье! Не шутка ли это? Причем, очередная. Призванная добить его — в упор — из очереди её сарказма. Гуляя с ним «со шмайстером по парку». Затем, когда Нерио продолжила уже и дома свою печальную историю о том, что любой ребёнок в этом мире социальной несправедливости, безусловно, заслуживает самого счастливого детства… «То есть — с папой и мамой?» — понял он. «А не с матерью-одиночкой», — сокрушенно добавила она. Нотку «ля-минор». Арес глубоко