«Повесть о купце Калашникове» Михаила Лермонтова, многие ученики, по неопытности, видя её постоянное убийственное спокойствие, пытались над ней посмеиваться. Так что почти половина учеников из их класса ходила после этого с фингалами. И даже парочка — из параллельных классов. Настолько сильно и решительно Филот поражала их своими литературными познаниями. Дух купца, проломившего грудь с одного удара своему обидчику, буквально вселился в неё тогда и долго ещё не желал покидать свою «родственницу». Словно бог рода. Славного среднего рода. И если бы в тот период на её пути случайно оказался тогда даже сам Станиславский и сказал ей своё: «Не верю!». То и он, как и любой атеист, не ушёл бы от неё как минимум без синяка под левым глазом. Даже если бы ей пришлось запрыгнуть для этого на парту. Филот быстро выбила бы из него всю эту театральную дурь! А то и выкрутила бы ему руку и тут же дала размашистого пинка под зад. Чтобы тот вылетел в открытую головой дверь из класса. И протяжно вскрикнув, вольготно растянулся по коридору, как вечерняя песня по реке! Как она иногда это уже проделывала. Даже — за меньшее. А уж этому хилому интеллигентишке с неимоверно вздёрнутым носом, как у старухи Шапокляк, как говорится, сам бог велел. Сколько крови попил он у артистов. Своей, сидевшей в нём, выдрессированной крысой, напоминая лицом выдру. И Ганеша после школы, через несколько долгих без неё лет, был очень расстроен. Тем, что из-за переезда её родителей на другой участок Филот так и не успела остановить на скаку его вольного коня и затянуть его в свою горящую от любви избу. Навсегда покинув их школу в седьмом классе. И ему так и не удалось связать с ней, ставшей затем настоящей красавицей, свою судьбу (ведь ему, по условию кармической игры в Аполлона, в этой жизни нельзя, никак нельзя было подарить ей на первом курсе института тех двух её детей, которых он — Всегда — через неё Видел астральным зрением, а то и — третьего, исправив её красную двойку в дневнике судьбы как минимум на твёрдый трояк, не говоря уже о том, чтобы замахнуться с ней на все пять баллов!) ничем, кроме этих воспоминаний. И этого грустного вздоха. И этой, вот, её прекрасной, абсолютно золотой теперь косы! Которая к восемнадцати годам, на момент их внезапной мимолетной (к сожалению), встречи, поразившей наповал её красотой, стала с тех пор ещё длиннее и, как показалось, ещё толще. Которую Афродита извлекла из глубин своей памяти и сделала из неё себе отличный шиньон. Абсолютизма своей персоны! Благо, по коровьи доверчивые голубые глаза Филот у Афродиты уже были. Пусть и слегка забракованные чёрной радужкой, которая стала постепенно рассасываться и отравлять чистоту их небесного сияния. Сделав немного мутными.

— Так ты что, до сих пор не веришь в перерождения?

— А ты так и продолжаешь жить в своей Сказке, что внушают тебе архангелы, посылая сновидения? — усмехнулся Арес.

— Ты-то откуда знаешь?

— Вчера мне тоже было сновидение, как ты говоришь, — улыбнулся Арес, — мы шли с тобой по полю с очень крупными и нереально красивыми цветами. Я даже сорвал один из них тогда и стал рассматривать. Пока ты продолжал нести всю эту околонаучную чушь, которую ты несёшь обычно. Только ещё более увлечённо, чем прежде! Что-то там мне упоённо доказывая, как учитель математики — теорему, впадая в научный экстаз. А вокруг нас было так нереально красиво, что я сразу же заподозрил ещё тогда, что тут что-то не так. Это был не сон, а как будто бы наяву. Я слишком отчётливо себя осознавал и понял ещё тогда, что не сплю. Как будто бы меня и тебя прямо с судна перенесли на это поле, которого ты, казалось, и вовсе не замечал, словно бы для тебя это было вполне обычно, продолжая всё более увлечённо рассуждать об абстрактных истинах. И я сильнее сжал цветок, явственно его ощущая. А когда проснулся и глянул на руку, цветка в руке уже не было. Но я его очень чётко помнил. И мог бы даже нарисовать, если бы умел.

— Знаешь, зачем архангелы послали тебе это сновидение?

— Даже не догадываюсь.

— Чтобы я убедился в том, что ты тоже Творец. Раз они и начали над тобой работать. Догадываешься уже — какой религии? Однажды ты был пророком.

— Из «Ветхого завета»? Или — из «Нового»? — стал тот издеваться, не веря во всю эту чушь. — И что же я тут напророчил, конец света?

— Конец Тьмы! Или ты думал, что тебя случайно занесло на такую глупую планету? Ты даже не представляешь ещё, что тебе тут предстоит! О, могучий Сканда!

— Шестиглавый? — усмехнулся тот.

— Шестой Сефирот Господа!

— Хорош врать!

— Не веришь? Как хочешь. Оставайся пока Слепым, я не буду заранее ничего тебе рассказывать. Узнаешь всё сам.

— Когда? — растерялся Арес.

— В следующей книге! — засмеялась над ним Афродита. Отлично понимая, что не сможет изолировать Ареса на пару месяцев от семьи, чтобы закрыть в какой-угодно комнате и заставить пройти Глубокое Раскаяние. Хотя бы попытавшись изменить его наивно-демоническую природу на ангельскую. Нерио ни за что не отпустит его даже на месяц, чтобы он откатал Сизифов камень. Ведь до конца их брачного договора было ещё целых пять лет. А до той поры он всё равно не поверит, что он Творец. Пока полностью не окунётся в религию. И поймёт не на словах, что он бог Сканда, а экзистенциально. Так сказать, на своей шкуре.

И Афродита стала снова, потупив взор, как и в начале рейса, захаживать к старпому в одинокую келью его каюты. Постепенно разрушая его кальвинизм «ногтями гладкими, как из нефрита». Которые вечно юная Афродита позаимствовала для себя прямо из «Декоративных фантазий» Уайльда. И полностью Ареса в себя влюбила. Своими женскими штучками. Один за другим безжалостно обрывая все лепестки его души. Этой наивно распахнутой к ней «ромашке». Даже не гадая на ней о том, что он там к ней испытывает. Апостольский или же лжеапостольский пыл. То есть стала вести себя открыто и откровенно, как и любая девушка-подросток, внезапно ощутившая в переходном возрасте в себе женские чары, впервые в жизни пожелав хоть кого-нибудь игрой на этой «лютне» очаровать. А тем более — на абсолютне Аполлона! Этого зануды у неё на чердаке. Решив опробовать свои молодые острые зубки. Зачаровав и целиком и полностью покорив себе. Сделав Ареса своим рабом. Своим и только своим!