думает…, что я считаю прусские порядки совершенными и прусского человека счастливейшим из смертных. Я очень хорошо понимаю, что среди этих отлично возделанных полей речь идет совсем не о распределении богатств, а исключительно о накоплении их…». Что же касается России, то «я убежден, что если бы (купцу) Колупаеву даже во сне приснилось распределение, то он скорее сам на себя донес бы исправнику, нежели допустил бы подобную пропаганду на практике. Стало быть, никакого «распределения богатств» у нас нет, да, сверх того, нет и накопления богатств. А есть простое и наглое расхищение»[1680]. «Нечего нам у немцев заимствоваться, — саркастически замечал Салтыков-Щедрин, — покуда-де они над «накоплением» корпят, мы, того гляди, и политическую-то экономию совсем упраздним. Так и упразднили…»[1681].

То же самое иррациональное отношение доминировало не только по отношению к капиталу, но и к труду, отмечал М. Горький: «Наша страна велика, обильна естественными богатствами, но мы живем грязно и несчастно, как нищие. Наши силы истощает, забивая нас, каторжный и бестолковый труд: мы работаем бестолково и плохо, потому что мы невежественны. Мы относимся к труду так, точно он проклятие нашей жизни, потому что не понимаем великого смысла труда, не можем любить его»[1682].

И в то же самое время, вместе с импортом самого развитого капитализма, в Россию буквально врывалась Реформационная волна с Запада. Переход к капитализму Россия осуществляла не эволюционно, как страны Европы, а прыжком из царства средневекового феодализма — сразу в секуляризованный мир самого передового индустриального общества. Успех этого скачкообразного перехода в царство капитализма определялся не только темпами соответствующей трансформации экономических и политических условий хозяйствования, но и в не меньшей степени духовных, в приспособлении их к требованиям рационального мышления.

Первым шагом Русской Реформации, в чем не было сомнений у всех политических сил России, должно было стать «окончательное отделение церкви от государства (которое) должно быть неизбежным и повсеместным результатом дифференцирующего процесса новой истории… Связь церкви с государством, — указывал Н. Бердяев, — ныне стала противоестественной и с точки зрения церковной, религиозной и с точки зрения государственной, позитивно общественной, так как нельзя служить двум богам»[1683].

Отделение церкви от государства провозгласил уже первый — либеральный состав Временного правительства, «однако (для него) отделением от государства дело «спасения» церкви ограничиться не могло, — отмечает исследователь православия Ф. Гайда, — Предполагалась ее «демократизация» — причем, она не вмещалась в канонические рамки»[1684]. «Церковь в условиях новой жизни, — указывал в своем первом постФевральском номере, журнал Струве «Русская свобода, — есть лишь одна из других многочисленных общественных организаций»[1685]. Свое видение демократизации церкви, на IX съезде кадетской партии 26 июля 1917 г. изложил кн. Е. Трубецкой: «Все церковное управление попадает в руки таких учреждений, в которых миряне составляют большинство. Эта демократизация Церкви неразрывно связана с демократизацией государства»[1686]. Еще дальше шел такой религиозный философ, как С. Франк, который утверждал что: «демократия может осуществлять религиозный идеал народовластия, как всенародного свободного строительства высшей правды на земле»[1687].

«Все революционеры и светские освободители, — отвечал на это Н. Бердяев, — не подозревают даже глубины церковной проблемы, всей важности этой проблемы для судьбы России… В России отделение церкви от государства не может быть превращением религии в частное дело, отделение это может быть связано только с религиозным возрождением, а не с упадком веры»[1688]. «Эти доктринеры, — подтверждал Ч. Саролеа, — игнорировали тот жизненно важный факт, что ни одна революция никогда не была удачной, если она не принимала религиозной формы, и что эта истина относится к России даже более полно, чем к Англии, Америке или Франции…»[1689].

Запад пришел к секуляризму через столетия религиозного подъёма эпохи протестантизма, в процессе последовавшего длительного этапа созревания, ««очеловечивания» религии, путем сведения ее с неба на землю»[1690]. И только после этого, с провозглашением Ф. Ницше «Смерти Бога», протестантизм постепенно трансформировался в современные формы секулярного либерализма. Российские западники даже не осознавали необходимости подобного созревания, намереваясь одним махом перебросить одну из самых отсталых стран Европы, находящуюся еще на полуфеодальной стадии развития, в самое современное и просвещенное западное секуляризированное общество.

Российская Реформация неизбежно должна была пройти через те же этапы внутреннего созревания. Но в то же время, вновь повторял Н. Бердяев, Россия не может просто взять и механически повторить опыт протестантской Реформации: «Ошибочно было бы думать, что в России может быть Реформация, подобная лютеровской. Религиозная жажда не может уже удовлетвориться протестантизмом, да и чужд протестантизм душе русского народа»[1691].

Чужд потому, пояснял В. Ключевский, что «русские нравственные обычаи и понятия» слишком отличаются от европейских: духовные достижения Запада не «были приспособлены к тем идеям, на которые должен стать созидаемый порядок русской жизни»»[1692]. «Русский не такой, как шотландец или американец, прирожденный индивидуалист, — подтверждал британский историк Ч. Саролеа, — скорее он прирожденный социалист. Теперь индивидуализм обычно создает для себя аристократическую, буржуазную или среднюю форму общества. Социалистический дух находит свое наиболее подходящее выражение в демократии»[1693].

Протестантизм не мог удовлетворить духовных потребностей и потому, что он к этому времени сам уже находился в глубоком кризисе. К этому выводу в 1893 г. приходил видный американский протестантский священник, автор бестселлера «The New Era» Дж. Стронг. «Бесполезно отказываться признать тот факт, что современная цивилизация находится в переходном состоянии…, — писал Стронг, обобщая труды ведущих представителей протестантской церкви, — Существует тысяча свидетельств того, что нынешнее положение вещей подходит к концу и что какое-то новое развитие социальной организации уже близко»[1694]. «Слово «Социализм» становится все менее противным…, — отмечал Стронг, — Наступила эпоха полной реакции против теории и практики laissez-faire»[1695]. Этот период американской истории, легендарный А. Гринспен назовет «Бунтом против laissez-faire»[1696]

Основная причина кризиса протестантизма крылась «в понимании (им) христианства исключительно как религии личного спасения. На почве такого сознания, — пояснял Н. Бердяев, — невозможно разрешение проблемы отношений человека и общества. Только новое сознание в христианстве, только понимание его как религии не только личного, но и социального…, может привести к разрешению мучительной проблемы отношений человека и общества»[1697].

Русская Реформационная идея была призвана дать ответ на все эти вопросы: «Идеализм в России, — как назвал реформационную идею С. Булгаков, — родился и стоит под знаком социального вопроса и теории прогресса. Он нужен его представителям, чтобы утвердить нравственные и общественные идеалы; поэтому он не мирит с действительностью, а зовет к борьбе с ней во имя абсолютного идеала»