доверия крестьянства, то тем более разумно будет заключить, — приходил к выводу Саролеа, — что ее влияние было бы огромным, если бы она пробудилась от своей нынешней летаргии, если бы произошло возрождение духовной энергии»[1719].

«Я чувствовал, — писал в 1916 г. Саролеа, — что скоро настанет день, когда огромные духовные силы, скрытые в народе, будут высвобождены, когда эти бессловесные миллионы найдут своих собственных представителей и лидеров. Тогда настанет день Великой Русской революции, по сравнению с которой даже французской Революция была бы лишь незначительным эпизодом»[1720].

Большевистская этика и дух социализма

Русский большевизм — явление религиозного порядка… я думаю, что сами большевики, как это часто бывает, не знают о себе последней правды, не ведают, какого они духа.

Н. Бердяев[1721]

«России нужна, прежде всего, радикальная моральная реформа, религиозное возрождение самих истоков жизни»[1722], приходил к выводу Н. Бердяев, проблема заключалась в том, отмечал он, что «в России с самых противоположных точек зрения проповедуется аскетическое воздержание от идейного творчества… В России никогда не было творческой избыточности, никогда не было ничего ренессансного, ничего от духа Возрождения»[1723].

Успех большевизма, приходил к выводу Бердяев, определялся тем, что «христианство не исполняло своего долга» по обновлению жизни[1724]. «Успех социализма — прежде всего есть кара за грехи исторического христианства и грозный призыв к исправлению…, — подтверждал С. Булгаков, — В христианстве недостаточно проявлялось чувство социальных обязанностей…, (оно) оставалось сравнительно глухими к указаниям науки и изменившейся исторической обстановки народного хозяйства, капиталистического производства…»[1725].

Ренессансная идея пришла в Россию с Запада. П. Чаадаев уже в 1831 г., после возвращения из Европы, передавал ощущение, предчувствия появления там в скором времени учения, «которое только и может быть самым согласным с подлинным духом религии, потому что дух этот заключается всецело в идее слияния всех, сколько их ни есть в мире, нравственных сил в одну мысль, в одно чувство и в постепенном установлении социальной системы или церкви, которая должна водворить царство истины среди людей… Всякое иное учение… не желает водворения царства Божьего на земле»[1726].

И это учение появилось, пятнадцать лет спустя, в виде марксистской идеологии — сочетавшей в себе как теологические, схоластические, так и материалистические, научные начала новой социально-экономической системы. Датский богослов С. Кьеркегор уже в те годы предсказывал: «Коммунизм будет выдавать себя за движение политическое, но окажется, в конце концов, движением религиозным»[1727]. Однако по настоящему «коммунизм», зародившийся в Европе, стал религией только в России. Причина этого заключается в том, указывал американский историк Р. Пайпс, что «Культура более важна, чем «идеология»; идеи прорастают в той культурной почве, на которую они падают»[1728].

Определяя отличительные черты русской культуры, американская журналистка Ф. Харпер в 1917 г. замечала, что «Русский мужик — дитя грез. Настоящий русский будет сидеть и всматриваться за горизонт целый час, а затем три часа будет вглядываться в свою собственную душу. Он — сторонник мира. Он — идеалист, и его идеал — это Утопия, где каждый ребенок будет иметь шанс с рождения и до рождения; где не будет бедности, а будет сообщество рабочих, которые уважают свою работу и пользуются уважением, потому что работают; где не будет тунеядцев, и где каждый человек будет оправдывать свое существование через труд. Это то, что я вижу в настоящем сердце России»[1729].

«Основная черта русской души — это стремление к справедливости, — подтверждал видный представитель либеральной деловой среды А. Бубликов, — Поэтому вопросы распределения искони интересовали русских мыслящих людей гораздо больше, чем вопросы производства. Русская интеллигенция сплошь была поэтому заражена «сентиментальным» социализмом, ибо видела в социализме удовлетворение своей жажды справедливости… Русский социализм не есть нечто вытекающее из классового самосознания. Это своего рода религия, в которой интеллигенция — священнослужители…»[1730].

Большевистские идеи, находившие свое отражение в постановлениях партийных съездов, несли религиозный дух: они провозглашали революцию «для обеспечения благосостояния и всестороннего развития всех членов общества, социальная революция пролетариата уничтожит деление общества на классы и тем освободит все угнетенное человечество, так как положит конец всем видам эксплуатации одной части общества другою»[1731].

И «мы воспринимали социализм тогда не как науку, — отмечал народник П. Прибылев, — а как нечто от веры, от религии»[1732]. Официальный атеизм большевиков, приходил к выводу видный старообрядческий начетчик того времени Ф. Мельников, — «не что иное, как попытка создать новую государственную религию»[1733]. «Русский Коммунизм, — подтверждал Дж. Кейнс, — представляет собой первый, хотя и очень запутанный, вариант великой религии»[1734].

«Недостаток религиозности, даже в религиозных системах — отличительный признак современной Европы, — отмечал немецкий философ В. Шубарт, — Религиозность, даже в материалистических системах — отличительный признак Советской России. У русских религиозно все — даже атеизм»[1735]; «Большевизм — это борьба против религии и, следовательно, борьба за религию. Он не опровергает, а как раз подтверждает то, что Россия призвана к всемирной христианской миссии. Православная Церковь в ее дореволюционном виде была для этого уже непригодна… Ей не хватало действенной заботы о спасении душ…»[1736].

К подобным выводам в 1916 г. приходил и британский историк Ч. Саролеа: «Русский народ… самая религиозная нация в мире, чего и следовало ожидать от людей, на которых всегда тяжело давила жизнь и которые должны искать в своих верованиях опиум против своих страданий. Даже безрелигиозность в России сохраняет всю серьезность, всю единодушную преданность, весь мистицизм веры в сверхъестественное»[1737]. «Русские, даже будучи материалистами в теории, остаются, — повторял Саролеа, — неизлечимыми идеалистами на практике»[1738].

«Европеец — атеист из эгоизма и очерствелости сердца, — пояснял В. Шубарт, — В своем «точечном» чувстве он признает только себя. В своей самонадеянности он не терпит рядом с собой никаких богов. Русский становится атеистом из противоположных побуждений: из сострадания к твари земной. В своем вселенском чувстве он простирает взор далеко за пределы своего «я». Он больше не может совместить избыток страданий, которые видит вокруг себя, с благостью Бога. Он уже не может справиться с проблемой нищеты… Европейцу такие настроения (мессианство и богоборчество) чужды. Поэтому он обычно неверно судит о русском безбожии. Он его воспринимает или за нравственное вырождение, или за гротеск, над которым можно посмеяться… Европа не слышит скрытую трагическую ноту, которая сотрясает русский атеизм»[1739].

«Коммунизм, каким вы его себе представляете, есть, в