«Современный капитализм, — пояснял С. Булгаков, — исторически может быть, конечно, оправдываем, и могут признаваться его заслуги и преимущества перед предшествующими эпохами, но нельзя все-таки отвергать того, что он основан на насилии и неправде, подлежащих устранению»[1699]. В этих условиях особое значение приобретал «вопрос о социальном идеале (который) все яснее и яснее формулировался как религиозно-метафизическая проблема, затрагивающая самые глубокие корни метафизического мировоззрения»[1700].

Практическая реализация этой Реформационной идеи, по мысли С. Булгакова, которая была изложена в его книге «Неотложная задача. О союзе христианской политики» (1906 г.), лежала в трансформации православной идеи коллективного спасения, идей Соборности и западного социализма, в некий вариант «христианского социализма». «Мечта о социализме, — отмечал эту связь М. Пришвин, есть — отблеск идеи Соборности»[1701]. «Основная мысль «христианского социализма», — пояснял С. Булгаков, — состоит в том, что между христианством и социализмом может и должно существовать положительное соотношение. Христианство дает для социализма недостающую ему духовную основу, освобождая его от мещанства, а социализм является средством для выполнения велений христианской любви, он исполняет правду христианства в общественной жизни»[1702].

Для продвижения своих идей С. Булгаков попытался даже создать политическую партию — «Союз христианской политики», однако попытка механического подчинения индивидуалистического капитализма идеям спасения средневековой православной церкви, не удалась даже на уровне концепции. Несмотря на провал этой попытки, она все же наглядно показала существование положительного соотношения между христианством и социализмом, которое заключается, прежде всего, в том, что социалистическая идея всеобщей справедливости является ничем иным, как религиозным отражением православного принципа всеобщего спасения. Не случайно социалистические идеи получили такое распространение именно в православной России[1703].

«В русском сознании XIX в. социальная тема занимала преобладающее место, — подчеркивал эту особенность Бердяев, — Можно даже сказать, что русская мысль XIX в. в значительной своей части была окрашена социалистически. Если не брать социализм в доктринальном смысле, то можно сказать, что социализм глубоко укоренен в русской природе. Это выражалось уже в том, что русский народ не знал римских понятий о собственности. О московской России говорили, что она не знала греха земельной собственности, единственным собственником являлся царь, не было свободы, но было больше справедливости… Все почти думали, что русский народ призван осуществить социальную правду, братство людей. Все надеялись, что Россия избежит неправды и зла капитализма, что она сможет перейти к лучшему социальному строю, минуя капиталистический период в экономическом развитии. И все думали, что отсталость России есть ее преимущество. Русские умудрялись быть социалистами при крепостном праве и самодержавии. Русский народ самый коммюнотарный в мире народ, таковы русский быт, русские нравы»[1704].

Православие давало религиозное оформление этих нравов, которые ярко проявлялись в особенностях быта русской цивилизации. Последние, по словам К. Маркса, определялись тем «исключительным стечением обстоятельств», которые привели к тому, что Россия являлась единственной европейской страной, где сельская община сохранялась «в национальном масштабе»[1705]. И именно эта община, по словам А. Герцена, сохраняла в себе архаичный коммунизм русских крестьян[1706]. И с этими выводами было солидарно большинство серьезных исследователей духовных особенностей русского крестьянства[1707].

Неслучайно известный ученый и один из основателей кадетской партии, член ее ЦК, участник февральской революции[1708] В. Вернадский, став в июне 1917 г. председателем Сельскохозяйственного ученого комитета Министерства земледелия, отстаивал первым пунктом своей аграрной политики идею «социальной справедливости, поскольку она претворилась в народное сознание или создана вековой народной идеологией»[1709]. «В России революция либеральная, буржуазная, требующая правового строя, была утопией, не соответствующей русским традициям и господствовавшим в России революционным идеям. В России — подтверждал Бердяев, — революция могла быть только социалистической…»[1710].

Появление рабочего пролетариата казалось должно было усилить развитие капиталистических тенденций. Однако в России этого не произошло, поскольку промышленный пролетариат в ней носил еще отпечатки крестьянской жизни. Как указывал М. Пришвин, «рабочие — посланники земли»: «Характерно для нашего движения, что рабочие в массе сохраняют деревенскую мужицкую душу». Причина того крылась в особенностях «освобождения» 1861 г., когда крестьян сделали «принудительными владельцами» небольших клочков земли, недостаточных для выживания, но привязывавших их к общине. Крестьянин сохранял за собой землю, даже после того, как уходил в город и становился рабочим, ¾ всех рабочих имели дополнительный доход с земли. (Более 85 % обрабатывая ее сами или семьями и около 15 % сдавая в аренду.)[1711]

Выделялись только Москва и Петербург, где подавляющее большинство рабочих землей не владели. Но, как ни странно, отмечал М. Туган-Барановский: «Первыми русскими социалистами были заводские мастеровые Петербурга — материально самый обеспеченный разряд русского пролетариата»[1712]. М. Покровский объяснял это явление тем, что «всякая общественная группа вырабатывает философию общественного процесса, отвечающую объективным условиям существования этой группы. Рабочему классу как нельзя больше подходит материалистическое понимание истории, — «экономический материализм» каждый пролетарий чувствует непосредственно на своей коже»[1713].

Этот экономический материализм с началом эпохи капитализма охватил все мыслящие круги русского общества. Отмечая этот факт Ф. Достоевский, в своей последней дневниковой записи в 1881 г. констатировал: «теперь поветрие на экономизм — в этом нет сомнения. Теперь все экономисты»[1714]. И выводы, к которым приходили профессиональные экономисты, исходя из объективных, заданных географией, климатом и историей особенностей России, по словам С. Булгакова, приводили к тому, что «практически все экономисты суть марксисты, хотя бы даже ненавидели марксизм»[1715].

* * * * *

Указывая на основное противоречие русской духовной жизни, Ч. Саролеа в 1916 г. отмечал, что «Россия — единственная христианская страна, оставшаяся в мире. В чудесной и страшной драме Толстого «Силы тьмы» христианство — единственный свет, освещающий мужика, погрязшего в пороке и деградации. С другой стороны, если народное христианство остается великой цивилизаторской силой, то почти так же верно сказать, что официальное христианство само стало «силой тьмы». И это одна из самых трудных задач для исследователя современной России — отделить народное христианство от официального. В России религия и человечество сегодня работают в разных направлениях. Интеллектуальное меньшинство, которое верит в реформу, не верит в христианство. Массы, которые верят в христианство, не верят в реформу, и их религия эксплуатируется в интересах коррумпированной бюрократии и изнеженной Церкви»[1716].

Существующее противоречие, пояснял Ч. Саролеа, наглядно проявляется в том, что «духовенство… имеет очень мало нравственного влияния на крестьян»[1717], и в то же время «ни в одной другой стране я не встречал такой простой, трогательной, непоколебимой веры»[1718]. «Если мы примем во внимание, что Церковь, несмотря на ее нынешнюю деградацию, все же не утратила