не с Польшей, а с Данией – на спорный Шлезвиг, вернуть его Голштинии. Тут уж явно сквозили пристрастия Петра к его родине. Получалось, что Россия воевала и несла все жертвы только для того, чтобы облагодетельствовать Голштинию!

Хотя Францию и такой вариант не устраивал. Ведь в любом случае у Фридриха отторгалась Восточная Пруссия. Он, конечно же, не согласится, будет воевать дальше. А правительство Людовика рвалось поскорее мириться. Даже рейд на Берлин вызвал в Версале переполох. Заговорили, что любые русские победы только затрудняют примирение (да ведь и престиж России поднимают – и ее собственные запросы!). В Петербург был отправлен новый посол барон Бретейль, бравый 27-летний кавалерийский офицер, почти с нулевым опытом дипломатии. Выбрали его по той причине, что и Франция уже ориентировалась на «молодой двор». Бретейлю ставилась ответственная задача – заменить Екатерине Понятовского.

Впрочем, опоздали. Жена наследника успела найти другую замену, Григория Орлова. Этого артиллериста, героя Цорндорфа, Петр Шувалов взял к себе адъютантом, но Орлов славился и как кутила, покоритель дамских сердец. Покорил и любовницу своего шефа Куракину. Разгневанный Шувалов выгнал его в гренадерский полк, но в столице столь яркий скандал создал Орлову чрезвычайную популярность. Екатерина заинтересовалась им. А у него было четверо братьев, такие же герои, такие же сорвиголовы, известные и в гвардии, и в армии…

Ну а Бретейль, не успевший занять его место, получил от своего правительства две инструкции. Официальная предписывала заключить торговый договор, налаживать отношения с Россией и в военном союзе, и в достижении мира. Вторая была секретной. Требовала всячески бороться с возрастающим могуществом России и для этого постараться даже остановить победы ее армии. В Петербурге посол встретился в Воронцовым, порадовал его «дружеским жестом» – Франция соглашалась выделить нашей стране крупные субсидии. Но… только после заключения мира. И дал понять: чтобы его заключить, русским надо отказаться от Восточной Пруссии.

А канцлер за нее совсем и не цеплялся. Ведь и Петр не желал, чтобы Фридрих лишился такой области. Теперь и Франция эту позицию подкрепляла. Воронцов составил записку императрице: указывал на истощение сил у союзников, на моря пролившейся крови. Намекал, если война затянется, то успех совсем не гарантирован. Осторожно стал готовить почву – не лучше ли ради мира пожертвовать Восточной Пруссией, предоставить союзникам выбрать иные способы вознаградить Россию. О том же Воронцов уклончивыми оборотами написал французскому коллеге Шуазелю. Посла Лопиталя, уезжавшего домой, просил по дороге обсудить такой вариант в Вене.

В 1761 г. Бретейлю прислали в помощь квалифицированного помощника Фавье. Он привез декларацию Людовика XV о мире. Король объявлял, что он, «заботясь о благополучии своих подданных, страдающих от войны», готов заняться с согласия союзников «вопросом о средствах к заключению мира, одинаково желательном для всех». С этой целью предлагалось созвать две отдельные конференции. Одну – для переговоров между Францией и Англией, а вторую – для примирения с Пруссией, и Людовик желал, чтобы союзники поручили именно ему сделать первые шаги к прекращению войны с Фридрихом.

Но на каких условиях, обходилось молчанием. Когда декларацию доложили Елизавете, она встревожилась. Потребовала документально закрепить требования России: присоединение Восточной Пруссии для обмена на Правобережную Украину. Бретейль ознакомился с ее условиями и… с ходу «подарил» Воронцову аж 300.000 ливров. Только за то, чтобы убедить царицу отказаться от включения таких пунктов в проекты для будущих переговоров. Фавье и для Бретейля привез новые секретные инструкции. Ему предписывалось категорически не уступать в вопросе о Восточной Пруссии. Но в вознаграждение русским обещать именно Украину. Причем чем щедрее, тем лучше. Без всяких обменов, просто так. С единственной оговоркой: вопрос об Украине не должен подниматься на мирных переговорах и включаться в общий договор, его целесообразно решить позже, отдельным соглашением.

План-то был коварнейший. При заключении мира Россия не получает ничего. А потом ее претензии на Украину поднимут против нее всю Польшу, а значит, и короля Августа III с его Саксонией. К кому они метнутся за покровительством и защитой? Разумеется, к Франции. Возмутится и Османская империя. Она выхода русских к своим границам никак не желала. А по Прутскому мирному договору после неудачного похода Петра I султан признавался гарантом территориальной целостности Польши. Для нашей страны закладывалась провокация новой войны.

Воронцов таких тонкостей не раскусил, повелся. Да и денежки сыграли свою роль. Состряпал с послами согласие насчет двух конференций и условий мира: Австрия получит те земли в Силезии, которые уже заняла и еще успеет отбить, Швеция – «лучшее округление границ» в Померании, а Россия вместо Восточной Пруссии – «равноценное вознаграждение», соответствующее «ее чести и достоинству». Какое именно, не раскрывалось, но Воронцов убеждал больную Елизавету, что «равноценное вознаграждение» – это и есть Правобережная Украина, союзники ее отдадут нам, обещали (на словах). Однако французские проекты похоронила Вена. Кауниц был не чета Воронцову. На интересы России ему было глубоко плевать, но он и Мария Терезия сразу смекнули: если инициативу переговоров предоставить Людовику, тот быстренько все и обстряпает. Никакой Силезии, которую австрийцы так и не отвоевали, они не получат. Предложения о конференциях отвергли.

А надежды сломить Фридриха были вполне реальными. К лету 1761 г. он сумел выставить всего 106 тыс. солдат. Вдвое меньше, чем в прошлом году, и вчетверо меньше, чем у противников. Прусский король уже и не знал, как выкручиваться. Через своего агента Баденгаупта и его брата, врача в Петербурге, попытался подкупить Петра и Ивана Шуваловых. Фавориту предлагалась астрономическая сумма, миллион талеров, – только за то, что он в грядущей кампании поможет обеспечить бездействие русской армии. Не удалось. На такую сделку Шуваловы не пошли.

В марте 1761 г. Пруссия заключила договор о дружбе и торговле с Османской империей. Аргументами, помогавшими наводить мосты с ней, стали как раз известия о планах России выдвинуться на Правобережье Украины. Их доводили до турок и прусские, и французские дипломаты. Хотя султан Мустафа III оценивал, что шансов у Пруссии маловато, на военный союз с ней не решился. Зато в союзники вдруг вызвалась Дания. Накрутила себя страхами, что царем вот-вот станет Петр, будет воевать за свою Голштинию, вот и принялись искать друзей. Но русский посол в Копенгагене получил приказ: если там «страсть» возьмет верх «над самым здравым рассудком», немедленно разорвать отношения и покинуть страну. Датчане струхнули. Пока-то был мир, а поспешив, можно было однозначно нарваться.

А в русской армии престарелый Салтыков заболел (или объявил себя больным, измученный дерганиями Конференции). Сдал свой пост Фермору и уехал. К лету императрица назначила нового главнокомандующего. Фельдмаршала Бутурлина, своего первого фаворита – наверное, вспомнила и себя молодую, и его. Звезд с