дошло, но средства выискивали где угодно. Скрепя сердце императрица обратилась и к Церкви. Уж она-то при Елизавете благоденствовала. Были сняты все запреты и ограничения прежних царей на покупку и принятие в дар сел, деревень, сама государыня жаловала их, монастырские и епархиальные владения росли. И управление ими целиком было отдано Синоду, без всякого контроля. Но когда встал вопрос и начали проверять, чем же Церковь может помочь государству в военное время, картина стала вскрываться вопиющая. Управление огромными вотчинами было совершенно запущено. Синодальная экономическая канцелярия не представляла, что творится в подведомственных владениях. Запуталась, какие сборы они должны давать. Положенная часть в казну не отчислялась. Недоимки накопились немереные, и никто не знал, какие именно.

Но и в самих церковных владениях было неладно. Монастырские и архиерейские служители, нанятые ими управляющие или пускали хозяйства на самотек, или так прижимали, что в царствование Елизаветы только среди монастырских крестьян исследователи насчитали свыше 60 мятежей. А прибыли растекались в неизвестных направлениях. Нищенствовали без денег или позакрывались церковные богадельни, школы. Война потребовала устроить многочисленных раненых, калек – по указу Петра I их должны были без вкладов принимать монастыри, но с их стороны сыпались отказы: нет условий, нет средств.

В 1757 г. собралось совместное заседание Сената и Синода, на нем императрица вынуждена была констатировать, что управление огромной собственностью составляет для Церкви «суетное затруднения». Поручила продумать реформы, как изменить положение. Пока же в помощь синодальной экономической канцелярии была создана комиссия из отставных офицеров, проверять и обеспечивать отчисления в казну. С 1758 г. за счет Церкви по разным городам начали устраивать инвалидные дома.

Правительство переняло и способ европейских монархов: чтобы добыть деньги, устраивать лотереи. В свое время Петр I запретил их, счел такую практику безнравственной. Елизавете пришлось преступить отцовский запрет, причем в таком варианте, который сам по себе трудно было назвать «нравственным». Лотерейные билеты распространялись среди состоятельных лиц в «добровольно-принудительном» порядке, а выигрыш вместо денег выплачивался билетами нового выпуска.

Еще одной проблемой стала возросшая преступность. Войска-то ушли на войну. А для подкреплений выгребали и второсортных солдат из гарнизонных команд. У местных властей сил не оставалось, и множились шайки разбойников из беглых крепостных, крестьянские бунты. Пытаясь как-то оздоровить ситуацию, государыня и Сенат привлекли дворян. В 1760 г. был издан указ, давший помещикам право самим ссылать строптивых и буйных крестьян в Сибирь. Это учитывалось как сдача рекрутов, за сосланного барин получал рекрутскую квитанцию. В общем, пытались «убить двух зайцев» – очистить деревню от потенциальных бунтовщиков, и для освоения Сибири люди были нужны.

Но даже по сравнению с российскими трудностями, во Франции положение было еще более плачевным. Министры Людовика совсем пали духом. Теперь и Шуазель соглашался со своим предшественником Берни: войну надо прекращать. Летом 1759 г. он прислал в Петербург Лопиталю новую инструкцию. Вместо прошлогодних проектов вторжения в Англию для России предлагалось выступить… «с вооруженным посредничеством». Чтобы она силой заставила Австрию и Пруссию заключить мир на довоенных границах. А когда это получится, то Франция попросит Петербург о посредничестве в примирении с Англией. Ошарашенный Лопиталь размышлял, как бы подступиться со столь неожиданными идеями к Воронцову. Но тут российский канцлер сам вызвал его – и ошарашил со своей стороны.

Он как раз готовил новый договор с Австрией, куда Елизавета вставила свои требования. Вот и решил прозондировать, как отнесется Франция «к новому разграничению владений между Россией и Польшей». Услышав такое, Лопиталь благоразумно промолчал о панической инструкции Шуазеля. Срочно послал донесение начальству. А в Версаль оно попало одновременно с известием о битве при Кунерсдорфе. Франция, которую пруссаки били в хвост и в гриву, была потрясена – и страшным разгромом Фридриха, и той мощью, что проявила вдруг Россия. Под этим впечатлением Людовик и Шуазель предпочли не сердить Елизавету. Отправили ответ: «Его величество сделает очень охотно все зависящее от него, чтобы доставить ее императорскому величеству полное удовлетворение касательно взаимного разграничения владений между Российской империей и Польшей».

На самом-то деле царице лишь деликатно пудрили мозги. Франция получила подтверждение – Россия рассчитывает на весомые плоды своих побед. Но уступать ей хоть Восточную Пруссию, хоть польские области правительство Людовика не намеревалось, и через месяц стало спускать свое согласие на тормозах. Послало разъяснение, что русские запросы не касаются непосредственно Франции. Она воюет с Пруссией только в силу своего союза с Австрией. Вот с ней и решайте, а когда договоритесь, мы посмотрим, удобно ли будет присоединиться к вашему соглашению.

23 марта 1760 г. Воронцов и Эстергази подписали договор: Россия и Австрия будут продолжать войну, пока Мария-Терезия не вернет себе Силезию и графство Глац, а Елизавета не обеспечит себе обладание Восточной Пруссией с правом обменять ее у Польши на другую область. Была и особо секретная статья – договор распространялся также на Турцию. Если у России начнется с ней война, Австрия обязана была прийти на помощь. После этого Воронцов снова решил расшаркаться перед Францией, выложил Лопиталю: «Россия не имеет вовсе намерения оставить за собою Пруссию. Но зато она уже давно желает расширить свои владения со стороны Украины. Поэтому, если французский король и императрица-королева (Мария Терезия. – Авт.) согласятся на это, она охотно уступит полякам всю завоеванную ею провинцию или часть ее».

Об альянсе против султана канцлер умолчал, но и без того французы вздыбились. На Польшу давно нацеливались они сами, а продвижение русских на Украину рассердило бы их партнеров, турок. В Петербург Шуазель направил тот же ответ – данный вопрос Франции не касается. Но приготовил и ловушку. Когда Австрия вступала в союз с Людовиком, одним из пунктов она взяла обязательство не заключать договоров без ведома Франции. Вот за это и зацепились: заявили Вене официальный протест, что условия союза нарушены. Потребовали строго осудить действия Эстергази и дезавуировать его подпись.

А тем временем и Фридрих забрасывал в Петербург удочки о примирении. Сперва при переговорах об обмене пленных, потом через Голштинию. Оба раза получил твердый отказ. К весне 1760 г. он сумел восстановить численность войск до 200 тыс. штыков и сабель. Но это была уже не та армия, с которой он начинал войну. Потери восполнялись в основном за счет пленных. И выучка, и надежность таких контингентов становились все более сомнительными. В письмах Фридриха сыпались характеристики собственных солдат: «Жалкие», «негодяи», «сволочь». Приближенным он мрачно говорил: «Почти глупо с моей стороны существовать еще», а брату Генриху писал: «Я дрожу, когда вижу приближение кампании». И особенную тревогу в него теперь вселяли русские, он снова и снова вспоминал шквалы «единорогов»: «Эти пушки –