присматриваются настолько, чтобы сообразить: она и есть одна из двух участников игр, которых все ждут. Она пробирается вперед. Проталкивается, пока не доходит до ограждений, обозначающих границу между игроками и зрителями.

Калла касается бархатного каната. На ощупь он такой же неприветливый, как смерть.

Одним быстрым движением она ныряет под канат и оказывается по другую сторону от него, ножны с мечом бьют ее по ноге. Без прилавков колизей выглядит устрашающе огромным, следы Каллы на неровной земле смотрятся как песчинки на грандиозном поле боя. Здесь она одна, половина ее лица скрыта маской, другая яростно щурится, глядя на дворец, и со всех сторон ее одинокую фигуру окружают зрители.

Калла завела саму себя в тупик.

Король Каса должен умереть, и ее к нему не пустят, если она не выиграет финальную битву.

Победитель может быть только один, но она не желает убивать Антона.

Не желает убивать Антона всеми клетками этого отверженного, украденного тела.

На дворцовом балконе заметно движение. Калла идет вперед широкими шагами. Кажется, будто весь колизей подался в ее сторону, само здание меняется с каждым ее шагом. Она понимает, что все дело в людях: именно их внимание и переменчивость создают впечатление, будто стены надвигаются на нее, но все же в воображении у нее рождаются видения, в которых у колизея отрастают ноги и он убегает, унося с собой арену и жестокие игры.

Калла останавливается под балконом. Несколько секунд спустя Август подступает к перилам и наклоняется.

– Привет, – говорит он.

– Что ты натворил? – дает волю возмущению Калла.

Август кладет ладони на балконные перила. Он прямо-таки образцовый принц-дипломат, его волосы поблескивают на свету, на белых одеяниях ни пятнышка. Стоя под балконом, Калла по сравнению с ним опять выглядит селянкой, выброшенной обратно в тело девочки, о которой давно забыло и королевство, и она сама. Руки у нее в крови, на лбу синяки и ссадины. Волосы в беспорядке, одежда перекошена, испачкана и разорвана.

– Что для тебя важнее, Калла? – спрашивает Август. – Твой любовник или королевство?

Калла молчит.

– Ты не в состоянии ответить, – продолжает Август. – Вот я и сделал выбор за тебя.

Он указывает вперед, за ее спину. Калла круто оборачивается. В дальнем конце колизея маленькая, с виду оторопелая фигурка ныряет под бархатные канаты. Калла не сразу понимает, что это Антон, а когда он, спотыкаясь, подходит ближе, узнает его только по пиджаку, в котором уже видела его сегодня.

Антон приставляет ладонь козырьком ко лбу, ожидая, когда глаза привыкнут к освещению арены. На его щеке и челюсти видны синяки и ссадины. Идти вперед он продолжает с таким видом, будто едва понимает, где он и как сюда попал, но все же достает из-под пиджака ножи.

– Задай себе вопрос, кузина. – Голос Августа звучит мягче, каждое слово вливается в уши, как ласковый яд. – Если ты откажешься убить его, откажется ли он убить тебя? Была ли победа ради Отты настолько важна, чтобы рисковать жизнью вас обоих?

Он отступает, скрывается в балконной тени. И хотя больше он ничего не добавил, в ушах Каллы все равно звучит невысказанный вопрос:

«Значит, все это время Отта была для него важнее, чем ты?»

Калла сжимает кулаки. И направляется к центру арены.

– Добро пожаловать! – разносится голос по всему колизею. Калла не знает, откуда он исходит. Не знает, чей это голос, но он, наверное, сопровождает трансляцию, и его слышит каждый зритель, не сумевший попасть в колизей. – Добро пожаловать на арену финальной битвы. Номер Пятьдесят Семь, номер Восемьдесят Шесть, приготовьтесь.

На другом конце арены Антон ускоряет шаг. У него ошеломленное выражение лица, брови недоуменно сведены. Он ждет, когда они с Каллой сблизятся. И тогда останавливается и поднимает руки, словно желает капитулировать.

– Принцесса! – кричит он, и Калла проклинает его – проклинает именами всех древних богов, потому что, даже просто глядя на него, она чувствует, будто ее плоть, кровь и внутренности разметало в разные стороны. Даже клинка не понадобилось, чтобы вырезать сердце. Хватило нежного взгляда.

– Они забрали тебя, – говорит Калла. Голос срывается. Ей приходится кричать, чтобы он ее расслышал, крик приглушает маска, но громкость не имеет значения. Остальной колизей все равно не слышит ее, слова тонут в обширном пространстве, их втаптывают в красную землю, и только потом они отражаются вовне. – Тебя забрали, и я не смогла остановить их.

Антон качает головой. На шее виден бледно-лиловый отпечаток, будто след веревки, заклеймивший его вместе с грубыми ссадинами на щеке. Должно быть, ему набросили на голову мешок, чтобы удержать от перескока, пока его не доставят на Цзюэдоу. И наверняка спланировали все это с намерением принудить ее.

– Неважно, – Антон устремляется вперед. – Калла, мы можем уйти. Напрямик через толпу, бегом к стене и наружу.

Гнев с горечью подкатывает к ее горлу. Ему следовало вытащить чип из своего браслета и покинуть игры еще до того, как они сошлись здесь, на арене, лицом к лицу. Ведь он знает, что она уйти не может. И не уйдет, пока не будет выполнена ее задача.

– Начинаем финальный бой.

– Слишком поздно, Антон, – говорит Калла и выхватывает меч. – Для нас уже слишком поздно.

Что-то ломается у нее в груди. Согласно всем известным законам, ци нематериальна, как свет, слишком сакральна, чтобы ее мог почувствовать простой человек, известна лишь теоретически и никогда – посредством личного восприятия. Но в тот момент Калле кажется, будто она чувствует свою ци. Ее ци раскалывается надвое, становится двумя отдельными сущностями, и у каждой из них своя душа. Одна половина – преисподняя, глубинная, глухая ярость, пылающая с тех пор, как Талинь вторгся в ее родную деревню. Это пламя питает ее кости, вселяет жизнь в первый же вдох, какой она делает по утрам. Другая половина – нелюдимый ветер в поисках забытья, отдушины, убежища. Она не желает спасать мир, а хочет больше минут, проведенных в ночной тьме, чтобы смотреть на неоновые полосы в просветы между планками жалюзи, лежа в чьих-то объятиях.

Калла замахивается и наносит удар. Антон вскрикивает, словно он не ожидал, что она на самом деле решится на такое. И не в силах осознать, что они сражаются – сражаются по-настоящему, на глазах у бесчисленных тысяч зрителей, которые громко требуют кровопролития, требуют насытить иной голод, терзающий их внутренности.

– Это не единственный путь, – уверяет Антон. Его слова не достигают цели, дыхание сбивается, пока он блокирует следующий удар Каллы. Она целилась ему в грудь, но из-за его стремительного блока сумела нанести лишь