или во весь голос раздавая указания, когда надо проявлять осторожность. Каллу передают из рук в руки, от одного рабочего места к другому, с нее стаскивают одежду, кожу растирают до красноты. Она пытается различать лица, не дать им слиться в одно размытое целое, но в дворцовой форме есть что-то такое, из-за чего все слуги выглядят одинаково и путаются в памяти. Если они ничем не отличаются друг от друга, то и лишиться жизни в результате единственной ошибки не могут. Снесет ли Август дворец, когда взойдет на престол? Отпустит ли дворцовых слуг, даст ли им новую работу, скажет членам Совета, что в этих стенах больше никто прислуживать им не станет, так что пусть сами учатся подтирать свои грязные задницы?

А может, она слишком заблуждается насчет Августа. Представить себе, каким будет его следующий шаг, она не может. Наверное, стоило бы спросить, но оба они так стремились к общей цели – убить короля Каса и отделаться от него, – что казалось совершенно неважным все, что произойдет далее.

Возможно, в этом и заключалась ошибка.

Калла вдруг морщится – мочалка слишком болезненно прошлась ей по лопатке. Служанка не останавливается, несмотря на возмущенный взгляд Каллы. Ее не боятся. Видят кровь, засохшую в линиях на ее ладонях и очертившую скулы, и смывают ее, не моргнув глазом.

– Сюда, принцесса.

Возвращается пожилая служанка и принимается руководить остальными. Закутанную в халат Каллу выводят из купального зала в другую комнату и усаживают перед длинным сверкающим зеркалом. Оно настолько чистое, что в отражении видна каждая пылинка в ореоле над ее головой, выбитая из подушки кресла. Калла едва узнает себя – если вообще когда-либо узнавала в этом теле. С этими острыми скулами, темно-желтыми глазами. В окружении переизбытка алых штор и золотых статуй вдоль стен. Калла ведет ладонями по гладко отполированному дереву туалетного столика, восхищается добротной массивностью мебели, словно ей снова восемь лет, она еще не освоилась во дворце, старается и дальше вести себя как подобает принцессе, но не может скрыть изумление, разъедающее горло, как рвота. Ее босые ступни утопают в прямоугольном пушистом ковре, которым устлана комната, пальцы зарываются глубоко в ворс, а тем временем ее мокрые волосы приводят в порядок, колтуны распутывают, а несмывшиеся сгустки крови просто выстригают.

Пожилая служанка прокашливается.

– Здесь, во дворце, – говорит она, обращаясь теперь непосредственно к Калле, – мы дали тебе прозвище. Так, чтобы король ничего не понимал, когда мы обсуждали тебя. Падение Эра и то, какая малость требуется, чтобы обречь на ту же участь и Сань. – Она подхватывает волосы Каллы и принимается плести косу, продевая через темные пряди ажурную цепочку. В зеркале поблескивает отражение металла, сверкают драгоценные камни в звеньях цепочки.

– «Слава ее отца», – продолжает служанка. – Король Каса знал только, что это какая-то деревенская девчонка из народных сказок, которую нежно любят бедные слуги. Провинциалка, которая исполнила дочерний долг и которую будут помнить вечно. Помни «Славу ее отца». Помни ее жертву. Помни, что мы должны держаться изо всех сил, пока она не вернется. Дворцовая знать считала, что ты какое-то божество, мелкая небожительница, которой мы молились в своих святилищах. А ты была совсем рядом, живая, полнокровная, скрывалась где-то в городе.

Калла пытается поправить косу, которую укладывает служанка, но та цокает языком и отталкивает ее руку, а потом закрепляет косу, обвив ею голову.

– Я подняла на своего отца меч, – тихо возражает Калла. – Не было никакой славы в том, что я насильно лишила его жизни и власти.

– Ты принесла славу не своему отцу. А своей отчизне. Твоему королевству. Талиню. Ты сделала то, в чем мы нуждались.

Служанка отступает на шаг. Остальные, хлопочущие вокруг, тоже замирают, любуясь воздвигнутой на голове Каллы короной из волос, из которой не выбивается ни одна прядь. Калла сжимает пальцы в кулак, сминает ими ткань своего одеяния. А если бы они узнали всю правду? Что отец ей никакой не отец, что король Эра для нее был никем и что огонь, пылающий у нее в груди, впервые вспыхнул в загнивающей, голодной деревушке на самой дальней из окраин Талиня?

Несомненно, ее сочли бы не настолько смелой. Если бы знали, что она не дочь короля, которая пошла против родной крови, а всего лишь деревенская девчонка, безжалостно захватившая случайно доставшуюся ей власть. Все сочли бы, что так повелевал ей долг, что любой человек в ее положении поступил бы так же.

Служанка подносит к лицу Каллы кисточку, указывает на ее бледную щеку:

– У тебя есть какие-либо пожелания?

Калле требуется некоторое время, чтобы сообразить: служанка имеет в виду макияж. Кисти и косметику приносят и кладут в пределах ее досягаемости.

– А какой смысл? – вяло отзывается она. Голос все еще царапает горло. – Полагаю, на меня никто и не взглянет.

– Напротив, на тебя будут смотреть все.

Ей чем-то брызжут в лицо. Она закрывает глаза. Нельзя допускать, чтобы вновь полились слезы, иначе они никогда не остановятся.

– Больше нет необходимости прибегать к прозвищу, – тихонько говорит служанка. Ее слова еле слышны в болтовне за ее спиной, сквозь громкий шелест отодвигаемых штор. – Во всех покоях дворца только и говорят что о принцессе. Вернее, больше тебя никто не называет принцессой.

Кисточка чуть ли не вонзается в лицо. Калла принимает эти ощущения. Яд проникает до костей, распространяя холодок.

– И как же меня называют?

Щеке больно под нажимом. На ней нарисован традиционный узор – завиток от линии челюсти до края лба. Открыв глаза, она видит в зеркале кого-то другого, смотрит на Каллу, которую никогда не изгоняли из Эра, на Каллу, которая провела последние пять лет в этих стенах, окруженная роскошью, и была превращена в олицетворение власти.

Ладони служанки ложатся ей на плечи. Она сжимает пальцы, вдавливает их в кожу, и без того уже натертую во время купания.

– «Убийца короля», – свистящим шепотом отвечает служанка. – Так теперь и живи.

Калла не успевает опомниться, как ее снова ставят на ноги и запихивают в рубашку из белого шелка и брюки, будто сшитые из чистого ночного неба. Три коридора, четыре, пять – один поворот за угол, две короткие лестницы, затем дверь с аркой и золочеными косяками, на волосок не доходящими до потолка. Шаг через порог, и ее взгляду открывается тронный зал, заставленный изящными украшениями и безделушками и обдуваемый бризом, врывающимся в открытые балконные двери.

Глупо было даже предполагать, что она могла бы пробраться в этот зал, если бы весь дворец отвлекся на события, происходящие