Да, теперь и в самом деле время. В самом деле – пора!

* * *

Прошел день, и другой, и третий. И неделя прошла, а Русановатак и не вызывали на допрос. Вообще их всех следователи словно забыли. Человекполсотни перевели в другие камеры, оставшимся стало куда свободней, как в томстаром еврейском анекдоте, где ребе сначала дал склочному семейству совет взятьк себе козу, а потом убрать ее. Но на допросы никого не уводили. Похоже, такоеже стоячее болото воцарилось во всей тюрьме. Телеграф принес две вести:во-первых, многие следователи срочно отозваны на совещание – получать какие-тотам новые установки по борьбе с «врагами народа». Давать эти установки приехалацелая группа руководящих товарищей из Москвы. Вот накачают следовательскиеголовы новыми знаниями, «молотобойцев» обучат новым приемам избиения – испокойно уедут восвояси. А накрепко подкованные товарищи вернутся к своейработе.

Оставшиеся следователи не уделяли должного вниманиязаключенным-мужчинам потому, что все их внимание было сейчас направлено наженщин.

Телеграф не сообщил подробностей, но определенно говорилось,что допросы идут самые интенсивные.

Русанов извелся до того, что спать не мог от ужаснойголовной боли. Свиданий с близкими он не имел с тех пор, как его посадили.Передачи принимать перестали, да и раньше-то брали только чеснок – от цинги.Никаких записок от Любы, или от отца, или от Олечки Русанов не получал. Узнатьо судьбе Саши было неоткуда.

Может быть, ее уже нет в живых?!

Никаких деталей того, что случилось на кладбище, он,конечно, не знал. Да и откуда их узнать? Пытался расспрашивать даже цириков.Вот уж бессмыслица, скорей чурки, приготовленные для растопки печи, заговорят,чем эти морды чугунные!

Русанов чувствовал, что медленно сходит с ума. Если бывызвал Поляков! Если бы вызвал! Наверное, он сжалился бы и рассказал, что там ссестрой. Наверное, сжалился бы, ведь он… Да и вообще – за помощь следствиюполагаются же какие-то льготы. Русанову не нужно ни дополнительного питания, нипередач, ни прогулок. Он готов даже отказаться от досрочного освобождения, толькобы разузнать, как там Сашенька.

Александр ощущал небывалую, щемящую тоску по сестре – темболее странную, что раньше-то они не были так уж близки или дружны. Вроде бынезначительная разница в возрасте – ну что такое два года? – пролагала междуними огромную пропасть. Девушки созревают быстрее, причем не только физически,но и умственно, и духовно. Сашенька стала уже взрослой барышней, когда Шуркаеще был сущим мальчишкой и вел себя соответственно. Повзрослеть Сашу заставиланевероятная ее любовь к Игорю Вознесенскому. А Шурка все играл в какие-топриключения – «сыщики и воры»! – до тех пор, пока не произошло побоище натюремном дворе, пока его не отправили излечиваться в Доримедонтово и пока он невстретился с Настеной. Пока не нашел ее – и не потерял…

Только любовь – обретенная и утраченная – сделала егопо-настоящему взрослым. Так же было и с сестрой. От кого унаследовали онинеистовость сердец? Почему не могут быть счастливы тихим счастьем нынешнегодня, а все бередят былые раны, все надеются найти забвение в воспоминаниях опрошлом? Совершенно как в тех стихах Бальмонта, которые любил их отец… Услышатли еще раз Шурка и Саша, как читает отец Бальмонта?! Например, вот этостихотворение:

Тебя я видел только раз, любимая,

Но только раз мечта с мечтой встречается.

В моей душе любовь непобедимая

Горит и не кончается…

Или это:

Он вскрикнет и кинется страстно

Туда, где былая стезя…

Но тени пройдут безучастно,

И с ними обняться – нельзя.

Будто нарочно – о том, что переживали, на что были обреченыони с сестрой. Как же так вышло, что отец всегда читал стихи именно об ихстраданиях? Или он сам испытывал что-то подобное? Эта странная история о гибелиих матери… Ничего-то они не знали о мучениях отцовского сердца. Узнают ли?Может быть, Шурке придется умереть, так и не увидев близких? Или они недождутся встречи с ним?

– Русанов, к следователю!

Он поднял голову, не веря.

– Русанов! – нетерпеливо гаркнул цирик.

– Скорей, вас вызывают, Александр Константинович! –засуетился сидевший рядом Кругликов.

Вся камера взволновалась. Лучше хоть какое-то действие,плохое, хорошее, безразлично, но только не стоячее болото неизвестности. Можетбыть, Русанову удастся узнать от своего следователя хоть что-то о судьбесестры? О том, что творится в городе? Поляков среди заключенных считался нехуже, не лучше прочих: особым милосердием не отличается, так же орет надопросах, не погнушается сам в морду дать. А все же вдруг да скажет он хотьчто-нибудь? Бывают же чудеса на свете!

Больше всех верил в чудо сам Русанов. Мелькнула дажебредовая надежда, что вот войдет он сейчас в кабинет Полякова, а там –Сашенька. И Поляков, воровато озираясь на дверь, откроет им окно, выходящее водвор: бегите!

Ну да, сыщики и воры…

Поляков стоял против света, и лицо его было плохо видно.Впрочем, оно показалось Русанову еще более изможденным, чем раньше, и еще болеезамкнутым.

«Плохо, – почему-то подумал он, и сердце так и ухнулокуда-то вниз. – Сейчас скажет, что с Сашей что-то…»

Его это все время мучило: и женщин ведь бьют на допросах! Ита, в туфельках, которая плакала за стенкой кабинета, бежала на месте, падала,обессилев… Ее тоже били! А Сашу?

Что скажет ему Поляков?

– Садитесь, Александр Константинович, – спокойно проговорилПоляков, обходя стол и запирая входную дверь на ключ. Небрежно швырнул связкуна сейф. – Отдохнули от меня? Я был на семинаре. Учились очень плотно, так что…Ну ничего, думаю, и вы, и я – мы оба помним, на чем остановились в прошлый раз.Берите перо, пишите… То, что выручка от продажи на биржах царских дензнаковоседала на счетах Гаврилова, который был советским резидентом в рядеевропейских городов, заставляет внимательней присмотреться к его персоне. Подименем Гаврилова работал известный Всеволод Юрский, он же – Андрей Туманский,уже упоминавшийся ранее. Однако Андрей Туманский был известен в Энске также подпсевдонимом товарищ Павел – именно под этой кличкой он тесно сотрудничал сэсерами…

Русанов вскинул глаза.

– Ну да, – сказал Поляков насмешливо, – наш пострел вездепоспел. Продолжаем, Александр Константинович.

Русанов продолжал смотреть на него. Отложил ручку.