В маске, которую выбрал коп, не было отверстий ни для глаз,ни для ушей, ни для рта. Она была сделана из кожи и прошита тонкими стальныминитями, воздух мог поступать лишь через две щели сбоку, которые были достаточнодалеко сзади, чтобы не просочился свет – и воздух будет циркулировать погорячей, съежившейся от ужаса коже, прежде чем попадет в рот и дальше, влегкие. Эту штуковину Ви купил, но никогда не использовал. И хранил ее лишьпотому, что она ужасала его – достаточная причина для обладания вещью.

Лишившись зрения и слуха, он стопроцентно потеряет контроль,именно поэтому Бутч выбрал эту маску. Он слишком хорошо знал, на какие кнопкинужно давить: физическая боль – это одно… но психологическая гораздо хуже.

И, таким образом, более эффективна.

Бутч медленно вышел из поля зрения. С яростными метаниями Випытался изменить положение и посмотреть парню в лицо, но его пальцы не могли утвердитьсяна полу – еще один успешный ход стратегии копа. Бороться, извиваться и ничегоне добиться – это лишь усиливало ужас.

Иными словами, это смерть.

Неконтролируемо дергаясь, Вишес пытался сопротивляться, новыиграть эту битву ему было не суждено. Проворным рывком маска сомкнуласьвокруг его шеи, легла надежно и надолго.

Ментальная гипоксия наступила сразу же. Никакого кислорода,ничего не проходит, ничего…

Он почувствовал что-то на своей ноге. Что-то длинное итонкое. И холодное.

Как лезвие.

Он замер. До такой степени, что, благодаря предыдущимусилиям, его тело, словно статуя, подвешенная на цепях, как на одинаковыхметаллических нитях, стало покачиваться взад-вперед.

Вдохи и выдохи в этом чехле ревом отдавались в ушах Ви, покаон пытался сосредоточиться на ощущениях ниже пояса. Нож медленно и неумолимопроделывал свой путь вверх, по внутренней стороне бедра…

И при порезе выступала жидкая дорожка, стекающая вниз по егоколену.

Он даже не почувствовал боли от пореза, когда лезвиенаправилось к его члену. Проблема в том, что это – запрещенный удар по кнопкеего разрушения.

Вмиг прошлое и настоящее смешались, алхимия воспламениласьадреналином, циркулирующим в каждой его вене; он тут же пронесся сквозьмножество лет к той ночи, когда люди Бладлеттера держали его в грязи, в отцовскомлагере. Татуировки были не худшей частью.

И вот опять, это происходит снова. Только не с клещами.

Вишес кричал сквозь кляп… и держался за него.

Он кричал из-за всего, что потерял… из-за того, что былмужчиной лишь на половину… из-за Джейн… из-за того, кем были его родители, и того,чего он хотел для своей сестры… из-за того, что вынудил сделать своего лучшегодруга… Он кричал и кричал, пока не осталось ни дыхания, ни сознания, ничего.

Ни прошлого, ни настоящего.

Даже самого себя.

И посреди этого хаоса, как бы странно это не было, он обрелсвободу.

***

Бутч знал, когда именно его лучший друг потерял сознание. Непросто из-за того, что свисавшие ступни прекратили метаться; а по внезапнойрасслабленности горы его мускул. Больше никакого напряжения в  огромных руках имассивных бедрах. Мощная грудь перестала вздыматься. Прекратились попыткипорвать путы на плечах или спине.

Бутч тут же убрал с ноги Ви ложку, взятую на кухне, ипрекратил лить чуть теплую воду из стакана, который схватил в баре.

Слезы на глазах не помогли ему ослабить маску и снять ее. Необлегчили разборку обездвиживающей установки. А с кляпом было сложнее всего.

Корсет снимался с огромным трудом, но как бы отчаянно он неспешил спустить Ви, гораздо проще все снять, когда есть возможностьповорачивать тело на триста шестьдесят градусов. И довольно скоро брат был покрыткровью, но свободен.

Бутч переместил  рукоятку на стене вниз и медленно опустилогромное, безжизненное тело Вишеса. Не было признаков, что изменение в высотекак-то им почувствовалось. Пол принял на себя удар, когда на него рухнулислабые ноги Ви, колени подкосились, а мрамор поднялся навстречу его заднице итуловищу.

Крови стало еще больше, когда Бутч снял оковы.

Боже, на друга было страшно смотреть. Кляп оставилпокраснения на щеках, повреждения от корсета стали еще глубже, на запястьяхбыли рваные раны.

И это вдобавок к состоянию, в котором пребывало лицо парня,благодаря тому, во что он им засветил.

В этот момент все, что Бутч мог сделать, это убрать с лицаВи прядь черных волос. Его руки тряслись, как при треморе. Затем он посмотрелна тело своего друга, на чернила ниже талии, на поникший член… и шрамы.

Бладлеттер был ублюдком, равных которому нет, за то, что воттак пытал своего сына. А Дева-Летописеца – сапожником без сапог, раз позволила такомуслучиться.

И это убивало Бутча – необходимость использовать прошлое,чтобы сломить своего друга.

Вот только он не хотел избивать Ви физически; он не былнеженкой, но для этого у него кишка тонка. Кроме того, разум – мощнейшееоружие, которое каждый из нас имеет против самого себя.

И все же, по щекам катились слезы, когда он взял ложку иприложил ее к внутренней стороне бедра друга, потому что Бутч точно знал, какуюэкстраполяцию это вызовет. И он отчетливо понимал, что теплая вода  послужитосновой для выпадения из настоящего.

Крик был заглушен кляпом и маской… но все же отсутствиезвука пронзало слух Бутча, как ничто иное.

Пройдет много, много времени, прежде чем он переживет это.

Каждый раз, закрывая глаза, он видел, как содрогается телоего лучшего друга.

Вытерев лицо, Бутч встал и пошел в ванную. Он схватил стопкучерных полотенец с полки в шкафчике, оставил несколько из них сухими, аостальные намочил теплой водой в раковине.

Вернувшись к Вишесу на пол, он начал вытирать с тела своеголучшего друга кровь и пот, выступивший от страха, переворачивая его с бока набок, чтобы ничего не упустить.

Уборка заняла добрых полчаса. И несколько ходок к раковине.

Сессия длилась лишь малую долю этого времени.

Закончив, он поднял огромный вес Ви и отнес парня накровать, уложив его голову на черные шелковые подушки. Из-за обтирания Випокрылся гусиной кожей, поэтому Бутч завернул брата в простыни, вытащив ихиз-под матраса и обернув вокруг него.

Исцеление уже началось, плоть, которая была ободрана илипорезана, вновь срасталась, а отметины на ней исчезали.

Хорошо.

Когда Бутч отступил на шаг назад, часть него захотелазабраться на кровать и обнять друга. Но он не сделал этого ради себя, и, крометого, если он быстро не уберется отсюда и не напьется, то лишится своего гребаногоума.