– Скажи, дяденька Лось… Доброе у вас тут житьё, навекбы остаться, да, знаю, нельзя. Посоветуй, куда бы нам с Шаршавой перебраться,где бы доченьке твоей с внучками новую избу поставить?

Лось, понятное дело, сам никогда не был охотником допутешествий. Однако всегда с радостью и любопытством выслушивал захожихстранников, бродивших по неблизким краям. И наблюдательная Оленюшка сколько ужераз убеждалась – внимая людским беседам, Лось вбирал услышанное совсем не так,как большинство других людей, зрячих. А оттого и выводы подчас совершал весьмаудивительные, отнюдь не такие, которые явились бы обычному человеку. Однаждыона решилась спросить его, и Лось, подумав, ответил: это, мол, оттого, что емуне застят разум сведения, поставляемые глазами, он привык полагаться больше наслух, а стало быть, и извлекать из услышанного больше, чем представляетсявозможным другим. В точности так же, как и пальцы его, ощупывая любой предмет,постигали его гораздо подробнее, чем, например, Оленюшкины…

Лось и теперь дал ответ, которого она ну никак не ждала:

– За Челну, на кулижки.

Оленюшка так и подпрыгнула. От резкого движения рассыпаласьсвязка луба, Оленюшка всплеснула руками, чуть не завалилась назад и смутилась,выпутываясь, собирая поваленные плетёнки и снова садясь. Потом переспросила,примериваясь и привыкая к ошарашившей мысли:

– За Челну?..

– Да, – ответил Лось твёрдо. – За Челну.Принеси-ка мне, девочка, два белых прута и один бурый.

Здесь надобно рассказать, что у великой Светыни,праматери-реки веннского племени, есть помимо прочих две красавицы дочери, двемогучих сестрицы. От их-то места слияния исчисляют саму Светынь, и никому этоне кажется несправедливым. Люди, возможно, числили бы какую-то из рек главной,а другую – скромным притоком, но между сёстрами ни в чём нет неравенства.Только одна течёт, подобно матери, с восхода на закат, и за это её называютЧелной, сиречь истоком. А другая река приходит с севера, из лесов, и поэтому ейдано имя Ёль. По её извилистым берегам много лугов, изобилующих душистой травой, –кулижек.

Те, кто бывал там, в один голос хвалят благодатный северныйкрай с его рыбными реками и камешниками-красноярами, куда в изобилии слетаютсятетерева… Вот только немногие отваживались в ту сторону путешествовать, а уж отом, чтобы селиться и жить или хоть охотничью зимовьюшку поставить, –вовсе речи не шло.

Отчего так?

А оттого, что непростое место были ёльнинские кулиги, невсякого они до себя допускали. Нет, там не водились жуткие чудища, и дорога небыла загромождена непроходимыми горами и буреломами. Ничего такого, с чем несправился бы венн, выросший в чаще. Просто забредшему туда человеку в некоторыймиг начинал словно бы шептать в ухо грозный неслышимый голос: Тебе здесь неместо. Ты здесь чужой. Уходи…

Не всякому пришлецу, но большинству. И захожий охотникбыстренько разворачивал лодку. Или лыжи, если дело происходило зимой. Иудалялся, отколе пришёл. Тяжко это – пытаться навязывать себя краю, которому тыне люб. Не под силу смертному человеку. Замучат дурные сны, надоест в ужасеоборачиваться на непонятные шорохи за спиной, шарахаться от теней, мелькнувшихна краю зрения… Кое-кто поговаривал, это-де оттого, что кулижки по берегампоявились не сами собой, но были в стародавние времена расчищены обитавшим поЁли неведомым племенем – должно быть, не вполне людского, но скореевеликанского корня. От этого племени теперь не осталось ни наследников, ниимени людям на память… но что-то витало по тем самым лугам и лесам, что-то ещёвслушивалось в отзвук прежних шагов. Ещё сторожило ёльнинские кулижки почти отлюбого, кто совался войти. Ещё гоняло прочь чужаков, дожидалось сгинувшегохозяина…

Вот такое место.

Не злое, не проклятое… Заповедное.

Даже водился у веннов обычай: когда крепко ссорились и посылалиодин другого «подальше», советовали обидчику прогуляться точно так, каквыразился Лось: за Челну, на кулижки. Иди, дескать, и возвращайся несолонохлебавши, ан, может быть, поумнеешь. Соседи-сольвенны, в верховьях Светыниотродясь не бывавшие, слыхом не слыхивали о Челне и, ругаясь, заменяли её имяпрозванием какого-то своего нечистого духа, глаголемого «чёрт», а слово«кулижки», тоже бытовавшее у них когда-то, вовсе благополучно забыли, сменивболее привычными «куличиками». И бранились, сами толком не разумея, о чёмговорят.

Ну так что с них взять, с сольвеннов беспамятных, да и непро них и речь здесь идёт.

Оленюшка едва не спросила хозяина дома: «Куда ж ты насотправляешь, дяденька Лось? Может, не знаючи обидели кого, не ведавши заслужилинемилость?..»

Не спросила. Опустила на колени недоделанную сеточку и долгосидела молча. Лось тоже молчал, довершая гнутую ручку корзины, обвязываякрепкий прут, словно змеиной чешуёй, косым плетёным чехлом. И десять летпрослужит и двадцать, не развалится, не обветшает… Оленюшка смотрела на зрячиеруки слепца и, не требуя объяснений, понимала безошибочным внутренним знанием:он был прав. Если и есть им с Шаршавой и Заюшкой где-нибудь место в обширнойвеннской стране, так только лишь там. У Ёли, на кулижках, которые кого-то,говорят, всё-таки иногда принимают… Вскоре Оленюшка себя поймала на том, чтомысленно уже прикидывает, долго ли добираться до чела государыни Светыни, гдевзять лодку и как в ней грести. С берестяного навеса зябкими струйками сбегаладождевая вода, но перед внутренним взором ликовали под синим небом немыслимогоразноцветья луга, и стояла вдали стена красного леса, озарённая солнцем. Входи,дитятко, входи, долгожданная. Ты здесь дома, ты здесь своя…

А ещё виделись ей пёсьи зубы, бережно сомкнутые на ручкекорзины.

Кобелёк-дворняжка, криволапый уродец с несоразмерно большойголовой и длинным приземистым телом, теперь уже не бежал и даже не шёл, а всёбольше полз, мучительно таща себя вперёд по песчаной дороге. Жёлто-пегой мастине различить было за густым слоем пыли и грязи. Левая задняя лапа давно сталаодной сплошной болью, и боль временами настолько заслоняла для него весь белыйсвет, что он забывал, куда, собственно, торопится, растрачивая последние силы.Боль становилась тупой и почти терпимой, только когда он давал себе отдых, ноэто происходило всё реже. Пёсик понимал, что жалеть себя уже поздно, и хотелтолько одного: успеть. Доползти, добраться. Остальное не имело значения.

Его поил дождь, оставлявший на дороге недолговечные лужи. Оеде кобелёк давно позабыл. Ему не удавалось ловить даже лягушек.

Когда ветер принёс запах реки с нанизанным на него духомлюдского селения, он сперва не поверил собственному чутью. Но оно никогдапрежде не подводило его, и в сердце затеплилась слабенькая надежда. Похоже,тот, о ком подумал, к кому послал его Великий Вожак, был действительно рядом…

Тем невозможнее показалось одолеть последние поприща,оставшиеся до мостика через речку. А за рекой начинался довольно крутой подъём,и на то, чтобы взобраться на самый верх, сил уже точно не хватит. Ну, может,разве только до середины…