Они шли безбоязненно, по-хозяйски. Явно, ни на какой отпор не рассчитывали. И эти громкие шаги — для устрашения.

А что, если…

Кольцов плотно прикрыл дверь в каморку, торопливо подкрутил фитиль в фонаре. Ярко вспыхнул свет. Кольцов высоко поднял лампу на вытянутой руке, и когда заскрипела входная дверь в мастерскую, он дал знак Красильникову: открывай!

Красильников резко открыл дверь каморки, осветив бандитов.

Кольцов выстрелил в потолок.

Ах, как жалел он потом, что не выстрелил в бандита. Но эта мысль возникла мгновением позже. А сейчас он стремился только к одному: ошеломить осмелевших бандитов, испугать их, лишить их воли к сопротивлению.

— Руки! — закричал он.

Бандиты шарахнулось назад. Их было несколько. Кольцов заметил это до того, как Красильников втолкнул его обратно в каморку. От толчка он выронил из рук фонарь, и со стеклянным звоном фонарь покатился по полу. Коротко вспыхнул фитиль и погас. Но в этой мгновенной вспышке Кольцов увидел искаженное, испуганное лицо бандита, и оно показалось ему знакомым. Нет, даже не знакомым, а где-то когда-то виденным… Бывают такие лица: один раз увидишь и потом долго его помнишь.

Всё остальное происходило в кромешной темноте.

Бандиты ломанулись обратно к выходу, отстреливаясь, побежали по коридору. Он заполнился пороховой гарью. Со стен и потолка посыпалась штукатурка.

Опасаясь пули, Кольцов и Красильников вскочили в сапожную мастерскую. И когда захлопала дверь черного хода, они вновь бросились за бандитами. Выбежали на пустынный двор. Бандиты на бегу, почти не оборачиваясь, продолжали стрелять. Миронов тоже выбежал из мастерской и, стоя на пороге, неумело дергал затвор винтовки. Долго целился и нажал курок.

Бегущий последним, бандит опустился на колени.

— Попал! — удивленно сказал Миронов. — Вы слышите, Павел Андреевич, я, кажется, попал!

Стоящий на коленях бандит пытался подняться на ноги. Трое других, поняв, что их товарищ ранен, приостановились. Но, увидев настигающего их Красильникова, снова побежали. Вскоре они скрылись за заборами. А раненый бандит, раскачиваясь, стоял на коленях с револьвером в руке. Он неторопливо приставил револьвер к виску, но его отвлек бегущий на помощь Красильникову Кольцов.

— Не упусти их из виду! — крикнул Кольцов. Он не видел, как бандит перевел ствол на него, только слышал торопливый топот удаляющихся коней.

«Упустили!» — с огорчением ещё успел подумать он. И тут его кто-то резко толкнул в грудь. Он с тоской посмотрел вслед бегущему вдали Красильникову, и ничком упал в истоптанный снег.

Из глубокой тишины до него донесся веселый мотивчик давно слышанной немецкой песенки «Ах, мой милый Августин!». Тогда, в четырнадцатом, её играл на губной гармонике пленный австриец. Сейчас она звучала по-иному, словно её исполняли на клавесине. А затем с высоты стали медленно опускаться вниз, похожие на стеклянные шары, дождевые капли. Замерзая, они становились молочно-белыми и, падая на лед, с тяжелым медным звоном, рассыпались.

— …три… четыре… пять…— стал мысленно их считать Кольцов.

Потом в эти волшебные звуки стали вплетаться вполне земные покашливания, чьи-то печальные и совершенно неразборчивые перешептывания.

— …семь… восемь…

На эти небесные звуки наслоился знакомый голос:

— Девятый час, доктор. Вы обещали…

— Обещал. Но я не Бог.

— Скажите, он в коме?

— Повторяю для непонятливых: вашему товарищу несказанно повезло. В своей практике я с таким случаем встречаюсь впервые. Он отделался легкой контузией. Похоже, он уже очнулся.

«О ком это они?» — подумал Павел.

— Вы так думаете?

«Да это же голос Семена…» И в его памяти всплыл бегущий в темноту Красильников, и испуганный Миронов с винтовкой в руке.

«Какой странный сон. Или бред?…»

— Я не думаю, уважаемый товарищ. Я знаю.

— Но почему же…

— Извините, но вы мне уже порядком надоели. Сейчас мы поможем ему проснуться. Сестра, нашатырь!

По дуновению воздуха, наполненного запахами лекарств, он почувствовал, что над ним кто-то склонился. Ему было легко и уютно в этом волшебном пространстве, и ему совсем не хотелось его покидать. Но едкий запах оборвал его грезы. Он закашлялся и открыл глаза.

Над ним был белый потолок, а чуть ниже, на стене висели массивные французские часы, переселившиеся сюда, в госпитальную палату, из какого-то богатого особняка.

Он перевел взгляд на лицо седого человека с крупными чертами. У него был большой мясистый нос, и топорщились жесткие, как у моржа, усы. Таким лицом можно было бы пугать детей, если бы не его глаза: добрые и весёлые. Доктор отвернулся и кому-то сказал:

— Ну, вот он! Живой и здоровый! — он произнес это с некоторой торжественностью, почти как факир после исполнения колдовского номера. И назидательно добавил: — Если уж он такой замечательный, лучше его берегите.

Кольцов повернул голову.

Перед ним, как в театре, на длинной скамейке сидели, а сзади стояли люди. Постепенно он стал различать лица. Вот Красильников с перевязанной бинтом головой. Что это с ним? Ранен? Но когда? Дальше сидели Кожемякин, Гольдман, Бушкин и Миронов.

За их спинами стояли двое мальчишек. Одного, высокого, тощего, со взъерошенными волосами, Кольцов вспомнил. Кажется, это беспризорник из команды Красильникова со странным именем Турман. Он силился вспомнить что-то важное, связанное с этим мальчишкой, но воспоминание ускользало. Кажется, он исчез, и его собирались искать. Или речь шла не о нем?

Кольцов ободряюще подмигнул. Турман понял, что Кольцов улыбнулся именно ему. И тоже улыбнулся в ответ.

— Жив? — спросил Кольцов почему-то именно беспризорника чужим хриплым голосом.

— Живем, не тужим, жуем — веселимся, — расплылся в улыбке Турман. И торопливо заговорил: — А я вас, дяденька Кольцов, давно знаю. Может, с год, а то и больше. У меня кореш был, так он…

— Воспоминания потом! — строго прервал мальчишку доктор, и Турман запнулся на полуслове.

«Но почему они здесь? И причем здесь врач, который позволяет себе всеми командовать?» — все ещё ничего не мог понять Кольцов.

— Повидали? Жив и даже здоров! Но пара дней постельного режима ему не помешает, — сказал доктор.

И у Кольцова словно спала с глаз пелена. Всё прояснилось.

— Я ранен? — спросил он у врача.

— Вы контужены. И чисто случайно не убиты, — доктор наклонился к тумбочке, уставленной различными пузырьками: — Можете считать это своим вторым днем рождения.

Открыв ящик тумбочки, он что-то оттуда извлек и вложил в руку Кольцову. Павел ощутил небольшую круглую металлическую пластину. Разжав руку, он увидел на своей ладони орден Красного Знамени с глубокой вмятиной по самому центру. Это была вмятина от пули, она вдавилась глубоко в металл, но не сумела пробить его насквозь.