— Романтическая вы личность, — фамильярно усмехнулся первый. — Особенно когда дело касается Варвары Андреевны.

— Да вы ведь и сами, сами к ней неравнодушны, — стушевался собеседник.

— Я совсем иное дело. Я — человек циничный, — развязно процедил его конфидент, бравируя щегольским равнодушием. — Да при таком приданом я бы не только с Варварой Андреевной, а и с дамой со свиной мордой под венец пошел. Тем паче что за своей сестрой Павел Андреевич всего сто тысяч дает, а дама-то, говорят, миллионщица! — дерзко присовокупил первый, явно понимавший себя Печориным. Хотя исходя из вышеизложенной тирады тянул от силы на Голохвастова.

— И вы говорите это мне? Мне? — зашелся возмущением романтик, похоже, по уши влюбленный в упомянутую Варвару.

— И заметьте, — понизил голос Печорин-Голохвастов, — безо всякого риска. Ведь Варваре Андреевне прекраснейшим образом о ваших чувствах известно. И коль вы ей мое признание перескажете, она сочтет, что вы счастливого соперника опорочить хотите, и ни единому слову вашему не поверит. Кто вы, а кто я?

— Не много ли вы о себе понимаете? — вскипел влюбленный, соглашаясь с Дашиным мнением.

— Я женщин понимаю много больше вашего, — нестерпимо надменно протянул Печорин. — Вы, Иван Иваныч, верно, мечтаете, что Варвара Андреевна вашу душу, прекрасную и преданную ей, однажды оценит. Так женщины только говорят о душе, а ценят исключительно красоту! И не красоту даже, а красивость — позолоту галантерейную. А о душе рассуждают, потому что это тема красивая. Только покажите мне хоть одну барышню, которая бы красоте души своей сестры завидовала. А от того, что у другой лицо, стан, платье, выезд красивее, чем у них, будет, они жизни лишить себя готовы. И возлюбленного они себе по тому же принципу облюбовывают — красивые картинки в уме рисуют, на манер журнальных. Красивая ли мы пара, пойдет ли он мне? Они мужа под шляпку подбирают. И лишь в исключительных случаях — шляпку под него!

И Даша, и впрямь уже нарисовавшая в мечтах десяток комиксов на тему «Я + Ян», мгновенно разбухнув от незаслуженной обиды, стала в коленно-локтевую позу и, прижав щеку к ковру, возмущенно уставилась на галантерейно-красивые лаковые штиблеты пренеприятного Печорина, судорожно пытаясь придумать какой-нибудь убийственный контраргумент.

«Ну и что, что рисую! Ну и что? Это же не значит, что я его не люблю!»

— Вот и помыслите, любезный Иван Иванович, — продолжал интересничать Свирид Петрович Печорин, — каковы ваши шансы? Я — потомственный дворянин. А вы в газетенке служите, одеты demode.[11]И фамилия у вас неказистая — Мочалкин. И собой не видны. И любовь ваша рыхлая, без формы. А барышни только в красивую любовь верят! Вы Варваре Андреевне вздохами несчастными досаждаете. А я смотрю на нее взглядом, позаимствованным из мастерской самого амура. Я ей букеты и конфеты в бонбоньерке, а вы стихи. Так у вас и почерк некрасивый! Уж не извольте гневаться…

— Пусть так! Пусть она никогда меня не полюбит. Но если вы только из-за приданого… Я этого не позволю! — застонал разгневанный романтик.

— Проходите, проходите, господин Самбор. Прошу вас, господа, — послышался переливчатый девичий голосок. — О чем это вы, Рокотов, тут с Ванечкой секретничаете?

— О даме со свиной мордой, Варвара Андреевна, — карамельно пропел коварный кавалер. — Вот Иван Иванович давеча рассказывал, что к ним в «Киевлянин» новое письмо поступило. Еще один жених выискался. Пишет: «Если миллионщица со свиной мордой и впрямь существует и до сих пор свободна, настоятельно прошу переслать мне ее адрес, поскольку намерения у меня самые серьезные».

— Именно так, — потерянно подтвердил несчастный романтик. — Но позвольте, господин Рокотов, оно же еще не вышло. Откуда ж вам известно? Я только сказал… — искренне удивился Ванечка, влюбленный и, видимо, туповатый.

— Да что вы? Вы же мне его и пересказали. Запамятовали? — нагло отпарировал подлый обличитель женщин.

Ваня вдруг прерывисто, негодующе засопел. Даша — тоже, но в ладошку:

«Ай да Голохвастов! Точно он. За двумя зайцами! Нет, в данном случае — свиньями!»

— Бедная дама, — жалостливо вздохнула Варвара Андреевна. — Можно ли муку большую придумать, чем с таким лицом на свет народиться?

— Вот слова истинной женщины, — сказал Голохвастов, сладко, как комплимент, с адресованным одному Ванечке гадким подтекстом.

— Вы совершенно правы, Варвара Андреевна, — с жаром воскликнул влюбленный. — Он же не за нее, за приданое ее пойдет, а потом ее же и стесняться начнет! Мучить. У нас в газете говорят, ее в прошлом за деньги показывали, как образчик физического уродства, пока какой-то оригинал-миллионщик не женился на ней из цинизма. А альфонс этот нынешний — потомственный дворянин, промотавшийся…

— Да никакой дамы со свиной мордой не существует! И кто только этот слух пустил? — весело объявил чей-то бас.

Многочисленные ноги окружили тем временем Дашин стол.

— Что ж, господин Самбор, мы в полном вашем распоряжении, — сказал бас без особого почтения.

— Прошу всех присутствующих сесть! — немедля распорядился новый и пытающийся быть особенным тенор. — Господам, желающим самолично убедиться, что спиритические явления — не трюки и не обман, производимый самим медиумом, предлагаю расположиться рядом со мной. Таким образом, вы будете сами держать меня за руку на протяжении всего сеанса и касаться ногами моих ног.

— Я так понимаю, вы будете гипнотизировать сами себя? — лениво потянулся голос Голохвастова, изображая ироничную скучливость.

— И убедительно прошу присутствующих не делать из этого шутки! — взвился нервный тенор, безусловно, принадлежавший бывшему телеграфисту со станции Попельня. — И не задавать духам вопросов с подковыркою.

— Слышали анекдот? — сказал над Дашей еще незнакомый ей баритон. — Хозяйка дома задает вопрос: «Духи, скажите, сколько у меня детей?» «Четверо», — отвечают духи. Муж хозяйки, шутки ради, интересуется: «Духи, скажите, сколько у меня детей?» «Двое», — отвечают духи. Больше он с духами не шутил!

— Я вам так скажу, Сергей Васильевич, весь этот медиумизм — лишь новомодные суеверия. Прежде в ведьм и чертей верили, а нынче новоявленную чертовщину изобрели…

На Дашу с шумом надвинулся лес деревянных ножек и ног, в основном мужских. Женских имелось всего две пары. Одна, самого обворожительного вида, расположилась прямо напротив — причем туфельки, следовало признать, были никак не с тупыми, а с вытянутыми носами, из светлого розового шелка, вышитые пастельными цветами, — просто не туфельки, а конфетки.

Слева от них поместились знакомые щегольские штиблеты, а справа — нервные, не уверенные в себе башмаки.

«Наверняка Варенька, между Ванечкой и Голохвастовым. А вторые женские, — верно, жена Васнецова. А Васнецов — бас — больно уж по-хозяйски звучит!»