минувшие годы к ней притупилась, зато осталась семья. За семью и потомство охотники не пожалеют ни Счастья, ни жизни, но сын у Сивера по-прежнему был только один.

– За тебя кровь пролью, но не за Яра, – ответил напрямки Сивер. Лишь после этого Влада к нему повернулась. Собака у её ног не дышала. Она помогла псу свернуться клубком, на шкуре начертила белилами известковый узор. Теперь он походил на задремавшего в преддверии битвы воина.

– А если меня оболгут? – подошла она к озарённой солнцем сосне и прижалась спиной. Сивер шагнул навстречу. – Часто ты сплетни про меня слышал? Вожаки зубоскалят, весты злоречье несут. Так, слышал про меня?

– Нешто и слышал, разве когда поминал? – подошёл Сивер вплотную. – Покуда ты будешь со мною – я твой вожак.

Влада наклонила голову набок, шнурок-оберег коснулся плеча. Она выпростала рубашку из-под пояса брюк и расстегнула верхние пуговицы.

– Будь моим вожаком, и в крови, и в лихе. Волчице без Волка никак… особливо при крамоле.

*************

Родной лес, родная земля. Яр возвращался домой и запястье его крепко овила цепь. Он скрепил жизнь гвоздями, часто ощупывал звенья и поглядывал на руку, словно сама она стала выкованной из железа. Жёсткий кулак под цепью отяжелел, каждый год его жизни отныне служил ему оберегом.

От радости возвращения в сердце Яра играла кровь, шаги сами собой ускорялись. Он почувствовал запах родной земли и отбежал от товарищей. Сирин тотчас оставила Навьи Рёбра, как только они вышли на окраину леса. Рядом и правда запахло свежей землёй. Под одним из поросших весенними травами холмов Яр заметил пустынную нору. Племя рыло их не одно лето подряд, и эта нора глубока, как и все остальные, чтобы морозы не пробрались дальше верхних межений. Жаль только, что в логове не разводили огонь и никого туда не вселяли. Каждый спуск в тоннель перекрыт минами и растяжками.

Внезапно среди щебета птиц и шуршания ветвей на ветру, Яру почудилась речь. Он прислушался, улыбнулся и поспешил к тому месту, где послышались голоса. Яр пробрался сквозь папоротники, не задевая трескучих кустов, и как на охоте подкрался к поляне. Но стоило ему выглянул из-за зарослей, как он тут же обмер. Сивер жался к его родной матери у сосны. Изредка через сомкнутые зубы Волчицы вырывались глубокие стоны. Сивер ласкал её, скользил по шее губами и бессовестно овладел ей, как забравшийся в чужое святилище вор.

Сердце Яра налилось чёрной кровью, он вскинул винтовку, прицелился наверняка. Мушка скользнула по затылку охотника. Выдох – вдох. Выдох – вдох. Сивер ускорился, часто и тяжело задышал. Выдох – вдох. Выдох – вдох. Пальцы матери расцарапали ему спину, она хрипло и глубоко застонала. Яр дожидался, когда Сивер хотя бы чуть-чуть отклонится. Отчим завершал их соитие редкими напористыми толчками. Мать игриво цапнула его за мочку уха, Сивер невольно наклонил голову. Долгий вы-ыдох…

Ствол винтовки отдёрнули раньше, чем Яр успел выстрелить. Он развернулся и бешено лязгнул зубами. Сава оружия не выпустил.

– Ошалел? – одними губами спросил он.

– Отпусти! Она моя мать, – прорычал Яр.

– А ты её сын, – словно напомнил Сава. Несколько долгих секунд Яр сжигал его взглядом. Со стороны поляны послышался шорох. Сивер уходил прочь, так и не заметив возвращения пасынка. Мать застёгивала одежду. У её ног лежал мёртвый пёс. В ведуньих глазах не осталось ни тени дурманящего сладострастия. Она успела задуматься о гораздо более ценном, ещё непостижимом и строгом.

– Слушай, Савушка, что скажу… – подтянул Яр состайника с неожиданной лаской, – Волчица Волка не любит. Никого нет для неё важнее отца: истинного моего отца, Чёрного Зверя. Я от великой Волчьей крови рождён и по кровавой дороге ступаю. А коли так, то всякий погибнет, кто к моему руку потянет. Смерть я, Савушка, прорекаю.

*************

Сводчатый зал с высокими окнами непривычно заполнили люди. Настоятельские покои ещё до Обледенения перестали служить личной опочивальней владыки и превратились в его рабочее место. Два больших дубовых стола составили торцами друг к другу, один поставили поперёк во главе. На столах обычно стояла лампа и письменные принадлежности, лежала большая учётная книга, куда отец переписывал из приходских списков храма имена всех живущих в общине. Но сейчас стол очистили, вместо лампы и книг громоздилось некое сооружение, накрытое полотном.

На собор пришло девять высоких чинов, отвечавших за провиант, снаряжение, лошадей, автокорпус, торговлю, мастерские и лазарет, также священники храма. Чины расселись вдоль вытянутых столов. Тысяцкие христианского войска расправили карты, особое внимание уделяя плану Монастыря. Зал освещала бронзовая люстра с шестью витыми рожками. Ток подавался генератором, тарахтевшим в подвале. Желтоватые блики света отражались в остеклении шкафов вдоль всей задней стены. На полках сплошными рядами теснились тома в дорогих переплётах.

Стоило чинам собраться, как дородный эконом Трифон принялся спорить, часто прерываясь, чтобы сипло вздохнуть, и затем продолжал с новым жаром.

– Разве в первый раз Навь на людей нападает?.. с-сых… Монастырь дикари… с-сых, восемнадцать Зим не трогали! Если кто снаружи окажется, так пеняй на себя, но дальние общины… с-сых, ежегодно от подземников отбиваются. Из-за набегов сёла целые… с-сых, исчезают. А мы всё молчали! Так что же теперь… с-сых, изменилося?

Его поддержал высоких и худой мужичок с жидкой бородкой в залатанной куртке песчаного цвета – монастырский келарь. Он говорил неспешно, словно в каждом слове своём сомневался.

– Воевать – дело нелёгкое. Только-только почитай Зиму пережили, запасов в амбарах не вдосталь. А ежели, неровен час, мы в осаде окажемся? Чем кормить людей будем? На черный день, конечно, оно отложено, но не мешало бы и осени подождать. Глядишь, зерно