У нее уже ум за разум заскочил, работа не получается, а онана Андрея кричит как оглашенная. Ей на пенсию пора уходить, а не молодых оперовпоучать.

В трубке уже давно пищали короткие гудки, а она все смотрелана нее, оцепенев от страха перед собственным поведением. Осторожно положилатрубку на аппарат.

Рядом с аппаратом стоял дедок и укоризненно качал головой…

Распахнулась дверь, в кабинет ворвался взъерошенныйКоротков. Надо же, Настя даже не думала, что он до сих пор здесь.

- Что случилось? Ты почему орешь как резаная?

- Неужели так громко? - перепугалась она. - В коридореслышно, да?

- Да ничего там не слышно. Мне Чеботаев только чтопозвонил, сказал, что у тебя кризис жанра и ты на него наорала. Ты чего,подруга? Случилось что-нибудь?

- А он, значит, на меня нажаловался, - зло процедилаона сквозь зубы, чувствуя, что сейчас расплачется от стыда.

- Он не жаловался, он испугался.

Коротков придвинул стул, уселся на него, как обычно, верхоми внимательно посмотрел на нее.

- Он, Асенька, испугался, потому что ты вообще никогдане кричишь, и Андрюха, который знает тебя не один год, подумал, что у тебяистерика и тебе нужна помощь. Поэтому он мне и позвонил. Так что, нужна помощьили как?

Настя сделала глубокий вдох, подождала, пока высохнут слезы,растерянно обвела глазами заваленный бумагами стол.

- Юр, скажи мне, зачем я это делаю?

- Что именно?

- Ну, вот это вот, - она с раздражением и отчаяниемсмахнула бумаги со стола.

Карточки рассыпались, листки разлетелись по полу, тихонько исухо стукнули упавшие цветные карандаши, которыми Настя размечала информацию.

- Вот это все… Зачем я это делаю, а? Кому это всенужно?

- Ну, если ты это делала, то, наверное, в этом былкакой-то смысл, какая-то идея, - спокойно предположил Короткой.

- Это не имеет никакого смысла, и в этом нет никакойидеи. Это просто жалкие потуги изобразить профессионализм, понимаешь? Язагрузила ребят работой, они угрохали на сбор информации кучу времени, потомеще я над этим сидела и мозги ломала, и все впустую. Потому что я - старая,никому не нужная кляча, которая уже никогда не придумает ничего толкового.

- Так. Начинается, - протянул он. - Опять, да?

- Ничего не опять. Если я выдвинула ошибочную версию ився работа по ее проверке не дала результата - это еще ладно, это нормально,без этого вообще раскрытия не бывает. Но если ребята принесли мне информацию, вкоторой есть то, что нужно, а я этого не вижу, не могу найти, не чувствую,значит, все, конец. Мне действительно пора уходить.

- Тебе спать пора ложиться, а не уходить на пенсию.

Давай собирайся, одевайся и выходи, я через десять минутспущусь и отвезу тебя И чтобы я больше ничего такого не слышал, ты поняла? Гореты мое, - обреченно вздохнул Юра. И добавил:

- Не луковое, а истерическое.

Настя молча проводила его глазами до двери, протянула руку ктелефону и позвонила Чеботаеву. Нужно извиниться. Потом методично собраларассыпанные по полу бумаги и разложила по папкам. Десять минут давно прошли, ноэто ничего, она знает, что Юркины десять минут - это в обычном исчисленииполчаса. Надела куртку, взяла деревянного дедка, покрутила в руках, поднеслапоближе к глазам. Мать честная, да у него под крестьянской рубахой такиемускулы! Как же она раньше-то не заметила? С такой мускулатурой он многиммолодым фору даст. А она: дедок, дедочек…

Улыбнувшись дедку и своим мыслям, она погасила свет, заперладверь и не торопясь пошла по длинному казенному коридору в сторону лестницы.

***

В день похорон Глафиры Митрофановны шел дождь, мелкий,холодный и бесконечный. Народу на кладбище было немного: Богданов, Катерина сВасилием, две соседки Глафиры, жившие с ней в одной квартире, да еще несколькочеловек. Настя стояла в сторонке и тихонько переговаривалась с СережейЗарубиным, которого Афанасьев включил в группу, работающую по делу об убийстве.

- Вон тот пожилой дядька - это кто?

- Двоюродный брат Богданова, Черевнин ГригорийАлександрович, - тут же ответил Зарубин, заглянув в крошечный - в пол-ладони -блокнотик. - Гляди, как далеко он от нашего писателя встал и не подходит.Видать, там отношения-то не очень…

- Надо же, двоюродные, а как похожи, - пробормоталаНастя, разглядывая высокого седовласого мужчину. - Будто родные - Так у нихматери - близнецы, - пояснил Сережа, который, как всегда, уже успел со всемипознакомиться и все разнюхать. И как это у него получается? - Глянь, рядом сбратом мужик стоит. Видишь? Ну вот же он, в черном пальто.

- Вижу, - кивнула она. - Он кто?

- Сын Богданова, Илья Глебович. А стоит рядом сдядькой, а не с отцом. И с ними еще девица. Это Лада, дочка Богданова отвторого брака. Живописная группка, да? Это ж каким характером надо обладать,чтобы всю родню разогнать! Все они пришли Глафиру проводить, а к писателю неподходят.

- А из-за чего сыр-бор, не знаешь?

- Понятия не имею Но факт налицо: брат, сын и дочь -отдельно, Богданов с соавторами - отдельно, как будто роднее этих бумагомарак унего никого на свете нет. Я тебе больше скажу: я же квартиру убитой обыскивал,вернее, комнату, в которой она жила. Ну, записки там какие-нибудь с угрозамиили еще что… Так там целая пачка семейных фотографий Богдановых, причем явновыдранных из альбома. Ты же помнишь, раньше, при царе Горохе еще, фотки на клейсажали, это уж потом прорези появились, а потом прозрачные кармашки. Я к дочкеБогданова подкатился насчет убиенной порасспрашивать, заодно и фотографии ейпоказал, она мне всех и назвала. И братец Григорий Александрович там, и перваяжена, и сын от первого брака, и вторая жена, и дочка от второго брака. Кое-гдедаже сама Глафира Митрофановна мелькает, она, судя по всему, не только Глебавырастила, но и детей его нянчила. Жены у Богданова были - супер, одна другойкраше. И вот голову даю на отсечение, у самого Богданова таких фоток нет, он,видно, со всеми рассорился и даже фотографии не хотел дома держать, из альбомавыдрал и выбросить хотел, а Глафира сохранила. И правильно сделала. Памятьразве выбросишь? Она все равно в тебе сидит, хоть выбрасывай фотографии, хотьхрани.

Он помолчал немного и негромко заметил:

- Какие тихие похороны, да? Редко такие бывают.

Никто не рыдает, не бьется, за гроб не хватается. По-моему,никто и не плачет.

Сережа ошибался. Плакали старушки-соседки, но так тихо исдавленно, что было почти незаметно. И еще плакал Василий Славчиков. Но этобыло словно бы не в счет, потому что молодой человек был нетрезв.

***