О, если бы на поясе у него оказался хоть какой-нибудь кинжалили нож, можно было бы успеть схватить его и вонзить себе в сердце или чиркнутьпо горлу… Но ничего не было, не было! Глаза Вари с надеждой обратились кстражнику, но тот стоял слишком далеко. В этот миг Нараян переменился в лице,словно угадал, что она замышляет, и стиснул ее ладонь так крепко, что Варя стоской поняла: ей не вырваться, никогда не вырваться.

Нараян взглянул искоса и вдруг шепнул — и голос его былисполнен сочувствия:

— Ничего. Уже недолго осталось…

Под оглушительную, рвущую слух музыку, под пронзительныевопли-песни женщин, разбрасывающих вокруг желтые цветы, Нараян быстро пошелкуда-то вперед, увлекая за собою Варю. Мелькнуло лицо магараджи, но Варя тольковзглянула на него мертвыми глазами — И тотчас забыла о нем.

Теперь она видела, куда влечет ее Нараян: к возвышениюпосреди обширного двора, к помосту, возведенному вокруг огромной поленницы,источавшей ароматы терпкой древесной смолы и приторно-сладкого масла.

Они поднялись по ступенькам, оказались вровень с верхнимрядом аккуратно, затейливо уложенных дров, и Варенька увидела прямо перед собоюяркие, разубранные шелками и цветами носилки, а на них… на них…

Мертвое, восковое, недвижимое лицо средь белых шелковых волн— это лицо Василия!

И тогда она поняла, что прежде не знала боли. Больподступила только теперь — вонзила в сердце железные когти, заставиласвернуться кровь, остановила дыхание… а когда, насладившись безмолвной мукоюжертвы, дала ей вновь увидеть тьму и пустоту окружающего мира, Варенька поняла,что пророчество Кангалиммы было верно и что оно сбудется. Сбудется нынче же.

Мысли ее вдруг сделались на диво ясными и четкими.

Василий мертв — значит, она должна умереть тоже.

Ни малейшего колебания не испытывала она, и если, к примеру,вчера хоть какое-то дуновение жалости к себе, к своей молодости и красоте, ксвоему разбитому сердцу еще могло бы осенить ее чело, то сегодня, послебесстыдных откровений Тамиллы, Варенька испытывала только одно ожесточенноежелание: умереть как можно скорее. Пока та великая любовь, которая окрылила ее,вознесла, сделала подобной богине, не разбилась вдребезги, пока она неразъедена тлетворной ржавчиной оскорбленного самолюбия и не превратилась в своюпротивоположность — черную ненависть.

Этот погребальный костер ее мужа станет и ее могилою. Преждеона не раз слышала о сати и с ужасом, отвращением относилась к этомупротивоестественному обряду. Раньше Варенька не сомневалась, что женщинывосходят на костер одурманенными каким-то зельем; что их возводят туда хитрыебрахманы, мечтающие обогатиться, а заодно и выслужиться перед жадным,всепоглощающим своим божеством; что в глубине души женщины мечтают о некоемчуде, которое погасило бы костер и позволило бы им спастись.

Теперь же Варя доподлинно знала, что все совершенно не так.Теперь она поняла, что женщина, готовая к сати, одурманена только пряным зельемсвоей невозвратимой потери; что возводит ее на роковой помост всесильное алчноегоре; что одна мечта гложет сердце несчастной — поскорее отдаться пламени,поскорее избавиться от рвущей сердце боли и слиться в очистительном костре стем, кто теперь, отныне и вовеки, принадлежит только ей, одной ей — ибо правона его безраздельную любовь она купила ценою своей жизни.

Не будет больше ревнивых, позорных подозрений!

Они снова будут вместе — как прежде, как раньше! И онарадостно, нетерпеливо вскрикнула, когда Нараян опустил факел чтобы поджечькостер. Но вдруг он оглянулся, пристально посмотрел Вареньке в глаза… и ейпочудилось, будто какая-то серая пыльная завеса опустилась перед ее взором,отгородив от нее и Нараяна, и костер, и Василия, окруженного переливами шелка,— и все, все, что было для нее жизнью, болью, счастьем и любовью.

Огненные языки метались по телу Василия, но он не чувствовални жара, ни боли. Варенька, вся с ног до головы объятая огнем, лишь озираласьнедоуменно — и послушно следовала за Нараяном, который сейчас больше был похожна факел, чем на человека. Балансируя на поленьях, они двинулись к Василию.

«Ну, вот сейчас!» — подумал он, и радость, бушевавшая в егосердце, была такова, что могла бы, пожалуй, разорвать некоторые из пут,наложенных трансом… если бы у Василия было чуть больше времени. Однако миновалвсего лишь какой-то миг, а Нараян с Варенькой уже прошли мимо него и оказалисьна противоположной стороне ямы. Здесь… здесь что-то вдруг произошло с глазамиВасилия, потому что он перестал видеть, а когда мгновенное помрачение исчезло,он не обнаружил ни Нараяна, ни Вареньки… ни стены огня. Прилежно сложенныедрова по-прежнему лоснились от смолы и масла, по-прежнему краснели от щедропосыпанного шафрана, а сверху, на разукрашенных носилках, по-прежнему возлежалприуготованный к сожжению бездыханный труп.

Он, Василий.

— Проклятый колдун! — взревел магараджа. — Нечестивец,посмевший обмануть великую Кали, посмеяться над Агни! Держите! Держите его!

Через гору дров, через носилки прыгали один за другимстражники, и воздух взвизгивал от звука выхватываемых из ножен мечей.Магараджа, как никогда раньше, был похож на ребенка — разряженного в пух и прахкапризного ребенка, который каждую минуту готов рухнуть наземь и задрыгатьногами, если не получит желаемое. Глаза, чудилось, готовы были выскочить изорбит, с губ срывались ругательства вперемежку с брызгами слюны, и какой-тонеосторожный воин, осмелившийся сунуться с известием, что дерзкого Нараяна и следпростыл, уже лежал ничком с перерезанным горлом: ничтожный потомок Сиваджимастерски владел кинжалом!

Остальные усвоили урок и пока не возвращались.

В воздухе реяли возбужденные охотничьи клики, раздавалсяудаляющийся конский топот, однако шли мгновения, стекаясь в минуты, и с каждойиз них становилось яснее ясного, что все пропало…

И это понимал не только магараджа, понимало и тобезжизненное, бесчувственное существо, которое лежало на раззолоченных носилкахбревно бревном… если только можно вообразить бревно, в душе у которого бушуетбуря; если только можно вообразить бревно, у которого есть душа!

Это было все, что ему оставил Нараян: душу, способнуюстрадать и проклинать. О, как прав был Василий там, возле обиталища Кангалиммы,когда следовал путем своих смутных, странных, почти не правдоподобныхподозрений! Но он не пошел по этому пути до конца — Нараян сбил его с дороги,проложенной истиной.

Правильно говорят мудрецы: пока зло не созреет, глупецсчитает его подобным меду; когда же зло созреет, тогда глупец предается горю.