«нет». Если писатель с большим трудом удерживается от соблазна переписать «действительность» даже и в простой биографии, которой стремится быть этот текст, то так происходит либо потому, что его влечет мания создания выдуманных миров, либо потому что он ее не знает, – и не хочет знать, и подсознательно отказывается от ее раскрытия, как больной на кушетке психолога, – легко можно представить себе, каким оргиям мифотворчества способен предаться человек, и потому не только неизбежно, но и жизненно необходимо – по причинам исключительно эстетического характера – изменять ту «реальность», из которой он в большей или меньшей степени черпает свой материал для написания романа.

И потому ответом на этот вопрос всегда будет «и да и нет». Насколько «да» и насколько «нет», станет отчасти ясно из последующих строк. Я говорю «отчасти» не потому, что намерен, во всяком случае сознательно, утаить или опустить что-либо – если только совсем ничего не значащие детали, но потому, что если я и буду здесь рассуждать об этих героях и героинях, то только в тех пределах, что имеют отношение к теме, то есть исключительно к моей жизни, особенно любовной, что неразрывно связана с моей жизнью писателя и оказывает на нее как негативное, так и положительное влияние.

Тем не менее, возможно, было бы не так уж и бесполезно сообщить кое-что, очень коротко, для тех, кто уже прочитал мои книги и, как следствие, испытывает некоторый интерес, особенно в том, что касается некоторых имен, наверное, стоило бы дать сведения, которые удовлетворили бы, смею надеяться, и любопытство тех, кто любой ценой жаждет узнать, что же истинно в моих тестах, а что нет.

Что касается имен, то моего деда звали Тодоросом, а не Яннисом, как в романе «Третий брак». Я дал его имя старшему сыну бабушки, Димитрису на самом деле, но мы его звали уменьшительным Мимис, а младшему брату, Яннису, досталось имя его старшего брата. Зачем все это? Ну, мне казалось, что смешать этих троих будет очень забавно.

В других же случаях перемены были сделаны не из пустой прихоти, но по весьма серьезным причинам. Мою бабушку, увы, звали не Экави, так же как и ее младшая дочь не была Поликсеной, дело обстояло с точностью до наоборот! Конечно, я бы мог дать им любые имена, если бы единственной моей целью было исправление «исторической» ошибки. Но даже если бы их имена были такими и в жизни, я бы все равно использовал Экави и Поликсену, потому что эти имена были деликатным, но ясным намеком на мою цель – написать современную греческую (гиларо)трагедию.

По тем же самым причинам я переименовал мою мать, превратив ее из Элли в Елену, и двоюродную сестру киры-Экави – из Деспины во Фросо (Афродита), при этом Афродитой назвал и ее младшую сестру, которую на самом деле звали Димитра-Мимика: бабушка ненавидела обеих одинаково страстно. Что же до ее братьев, то никому из них за исключением самого младшего, которого успел увидеть и я, родители не дали древнего имени. За них это сделал я: Ахилл, Ликург, Фемистокл – иначе как бы я смог сказать в романе, что они нарекли своих детей древними греческими именами, полагая, что так они смогут перекинуть мост над пропастью, разделяющую современную и древнюю Элладу. Самого младшего брата, которого я упомянул чуть выше, звали Периклом[32]. Однако и в жизни, и в романе он был военным. Так что я и ему поменял имя, сделав Мильтиадом[33]. Все остальные имена, особенно принадлежащие родственникам Нины, тем больше относятся к миру фантазии, чем более выдуманы эти персонажи – не все, конечно, потому что Нина существовала, – однако с одним существенным отличием: чтобы отделить их от семьи Экави, я позаботился о том, чтобы абсолютно все их имена относились к христианской традиции.

Но это была детской игрой по сравнению с изменениями, что я внес в жизнь тех людей, на основе которых написал своих героев и героинь, и они были настолько радикальными, что, хотя все они более или менее узнали себя в романе, каждый жаловался, что в действительности ничего не происходило «так», и первой и лучше всех – или, может быть, следует сказать «хуже» – отреагировала моя мать. «Да скажи мне, ты рехнулся, что ли? – вопросила она. – Что это такое? Никогда у меня не было любовника стоматолога, и когда это я, паршивый ты мальчишка, била свою мать? Да что о нас люди скажут, когда прочитают то, что ты пишешь?»

Тетя Экави, Господи, прости ее, сочла, что книга полна не только лжи, но и клеветы, особенно опорочена она, которая не только никогда не была замужем за врачом, он погиб во время бомбардировок Патр, но и позднее не «зашивалась». Она озверела. Разрыдалась. Прокляла меня. «Все кончено. Твой дядя разведется со мной». – Она схватила книжку, разорвала ее на куски, выбросила в мусор, и прошли месяцы прежде, чем тетя снова начала со мной разговаривать. Что я мог ответить – и матери, и ей? Что они должны считать, что им невероятно повезло, поскольку я написал не все, или что я все изменил как раз для того, чтобы не ранить их? Я не сказал ничего.

Но это была не единственная причина, почему я скрыл или пропустил многое из происходившего. Были и другие, эстетического и психологического характера. Например, что за дело было рассказчице, Нине, настигло ли Фросо проклятие киры-Экави или нет и плохо ли она кончила свои дни или жила счастливо до самой смерти? Но даже если бы она и знала об этом, как знаю я, то все равно я никогда бы не позволил ей рассказать об этом: иначе ретроспективно она бы сделала уже мертвую героиню неприятной в глазах читателя. Да к тому же это превратило бы текст в безвкусную мелодраму.

Были и другие события, которые я намеренно упустил, но причина этого пропуска проста: они происходили либо после того момента, на котором заканчивался роман, либо после того, как я его написал. Теперь же вместе с историями уже моей жизни я расскажу и о нескольких из тех, что когда-то специально скрыл, и о других, о каких я и сам еще не знаю, об одних – в качестве дополнения, о других – отчасти в формате «продолжение следует».

Бабушки мои Афины

Бабушки мои Афины

Мое свидетельство о рождении утверждает, что я родился в Салониках, но не стоит придавать такое уж