скотина, корова только что с ярмарки! Даже отдохнуть ей не дал, сразу полез насильничать!

Все выскочили на улицу, но хозяина черного быка нигде не было видно. Племянник дядюшки Синцзя немного перебрал за столом, теперь вино ударило в голову, он схватил двузубую кочергу и со всей силы засадил черному нахалу прямо в бок. Бык взревел и с торчащей из бока кочергой бросился бежать. Говорили, зубцы вошли слишком глубоко, задели сердце, и тем же вечером бык испустил дух.

Бык был мацяоский. На другой день из Мацяо пришел гонец с желтой лозой, окропленной петушиной кровью.

Битва длилась больше десяти дней, и мацяосцы были разбиты в пух и прах. Лунцзятаньские Пэны – огромный клан, они позвали на подмогу всех родичей из тридцати шести окрестных гунов, чтобы сравнять Мацяо с землей. Малочисленное войско мацяосцев оказалось в безвыходном положении и отправило в Лунцзятань послов с просьбой о мире. Мир был достигнут, но мацяосцы не отвоевали плату за убитого быка, наоборот, им пришлось разобрать несколько хижин на доски и продать запасы зерна, чтобы возместить лунцзятаньцам убытки – купить медный гонг, четырех свиней, накрыть шесть столов с вином и закусками. Четыре мацяоских старика и четыре парня отправились в Лунцзятань с отступными дарами, дорогой стучали в гонг, головы обмотали собственными штанами, на спины повязали по соломенному снопу, показывая, что несут позор поражения. В Лунцзятани их усадили пировать, подняли чаши в знак примирения, но дома послы упали на колени перед храмовыми табличками и отказывались вставать – твердили, что виноваты перед предками, что не могут жить с таким позором. Всю ночь они пили, пили до красных глаз, а потом один за другим наглотались желтолозника. Наутро из храма предков вынесли восемь окоченевших трупов, и вся деревня зашлась в горестном плаче. Говорили, несколько заброшенных могил, которые мы раскапывали десятилетия спустя, принадлежали тем мужчинам. Чжаоцин вздыхал: у одних род прервался, у других дети разбежались кто куда. Еще Чжаоцин сказал, что мацяосцы послали лозу лунцзятаньцам как назло в неурожайный год, покойники ничего не ели слаще пустого варева, потому и нефритовых вилков в могилах нет, а откуда им взяться?

Отдыхая после раскопки очередной могилы, мацяоские мужчины оглядывали разбросанные кости, отходили куда-нибудь подальше, и в глазах у всех сквозила пустота. Наверное, пытаясь себя подбодрить, они наперебой просили Ваньюя затянуть какой-нибудь подступ. Нахохленный Ваньюй прятался от ветра за уступом, сморкался в кулак покрасневшим на холоде носом, а отсморкавшись, медленно начинал:

У четырех братьев по воловьему рогу,

Каждый рог пошагал своею дорогой,

Через пять веков листья вернутся к корню,

Пальцам не убежать от родной ладони.

Первой сын ушел за реку, что на юго-востоке,

Второй – через северо-западные отроги,

Третий спустился к Жемчужному морю,

Четвертый взошел на Небесные горы.

Пять веков миновало и еще пять веков,

Дни проходят в ожиданьи знакомых шагов,

Ни души кругом, и пуста дорога,

Свидятся ли когда четыре воловьих рога?

…

△ Водя́га

△ 津巴佬

Когда нашу коммуну бросили на Всеобщую кампанию по дорожному строительству, ни одна бригада не хотела брать к себе Чжаоцина. Говорили, на работу он приносит с собой одного лысого дракона в портках. Любую чужую собственность Чжаоцин старался коллективизировать. Если подошло время обедать, а палочки куда-то запропастились, тут и гадать не надо: это Чжаоцин прихватил твои палочки и копается ими в чашке с рисом. Если пропало полотенце, скорее всего, Чжаоцин шел мимо и стащил, а теперь сидит где-нибудь и растирает свою костлявую грудь или чистит гигантские ноздри. Городских коробили желтые зубы Чжаоцина, густая поросль у него в носу, и больше всего мы бесились, когда он крал полотенца. Отвоеванную собственность приходилось яростно отстирывать от содержимого ноздрей Чжаоцина, и даже после нескольких стирок у хозяина полотенца все равно оставались сомнения в его чистоте.

Чжаоцин только улыбался и корил нас за прижимистость, а иной раз нагло заявлял: «Чего ты так взъелся? Я же им не бабьи задницы подмывал!»

Все разговоры Мелкий Чжао сводил к причинному месту. Если у кого текла кровь из носа, он обязательно спрашивал: никак месячины пожаловали? Если приспичило отойти по малой нужде, Чжаоцин непременно интересовался: чего, друга пора выгулять? Всю жизнь он обходился двумя этими шутками, и они не надоедали ему даже после сотни повторений.

Вспоминая своего непутевого сына Треуха, который соблазнил Тесян и сбежал с ней из Мацяо, Чжаоцин вздыхал: «Вперед отца пролез! Пока я клювом щелкал, успел городскую бабенку оприходовать! Как тут не сердиться?»

Хуже всех Чжаоцина выносили городские девушки, наотрез отказывались выходить с ним на одни работы.

Дома у Чжаоцина мыла никогда не водилось, но он не мог допустить, что кто-то живет иначе, что какие-то вещи останутся недоступны для его изысканий. Скоро Чжаоцин заинтересовался нашим мылом и однажды прихватил чужой кусок вместе с полотенцем. Намылился от души, заодно и куртку выстирал – над тазом выросла целая гора мыльной пены, повергшая владельца мыла в глубочайший ужас.

Однажды после работы Моу Цзишэн с возмущением обнаружил, что от бруска мыла, который он покупал совсем недавно, остался один обмылок.

– Мелкий Чжао, ни стыда у тебя, ни совести! Присвоение чужой собственности – уголовное преступление, ты не в курсе?

– Чего разорался? – недовольно ответил Чжаоцин. – Я тебе в деды гожусь, у меня внуки сами коров пасут, за хворостом ходят, взял я твоего щелоку ненадолго, где тут преступление?

– На кой ты его брал? Теперь возмещай убыток!

– Да пожалуйста! Подумаешь, кусок щелока! Я хоть десять таких куплю, подавись своим щелоком.

– Дракона лысого ты купишь, – поддели Чжаоцина из толпы.

– Думаете, мне денег не хватит? – побагровел Чжаоцин. – У меня свинья опоросилась, сосунки зараз котелок помоев съедают. Вот нагуляют жирку, повезу продавать.

– Пусть она хоть золотом поросится, с тебя все равно ни гроша не выбьешь, – прагматично ответили из толпы.

– Заплачу, возьму и заплачу. Портками сему заплачу!

Моу Цзишэн так и подскочил:

– Не хочу я твои портки! Кто их вообще наденет?

– Как кто? Новые, месяц назад пошиты.

– Бабьи панталоны, и как в них нужду справлять?

Моу Цзишэн вечно потешался над штанами деревенских: широченные и мешковатые, они держались на поясе при помощи соломенной веревки – ни застежек, ни пуговиц к ним не прилагалось, и перед таких штанов ничем не отличался от зада. Деревенские особенно не присматривались, какой стороной их надевать, поэтому нередко мотня топорищилась спереди тугим пузырем, как будто