– Тогда бери, что хочешь!

Моу Цзишэн явно растерялся: он не представлял, что ценного можно взять с Мелкого Чжао, и был вынужден отложить решение мыльного вопроса до лучших времен.

Тогда мы и поняли, почему деревенские называют Чжаоцина водягой. «Водяга» – то же, что жадина, сквалыга, скаредник. В Мацяо принято противопоставлять «воду» и «горы». «Горная» натура – простодушная и туповатая, как валун в горах; «водная» – хитрая и изворотливая, словно вода в ручье. Как тут не вспомнить древнее изречение: «Мудрый любит воду. Обладающий человеколюбием наслаждается горами»[125]. В древности все транспортные пути пролегали по речным краям, а значит, именно там расцветала торговля, там ценились смекалка и расчет, и это обстоятельство вполне объясняет, почему прилагательное «водный» используется для описания людей хитрых и ловких.

Несколько раз мне приходилось ночевать с Чжаоцином на одной койке, и хуже всего я выносил скрежет его зубов. Неизвестно, что за смертельная обида не давала ему спокойно спать, но каждую ночь зубы Чжаоцина с пронзительным скрипом терлись друг о друга, причем скрип не смолкал до самого утра, как будто он взял на себя обязательство искрошить зубами тонну стекла или стали. Всю ночь барак ходил ходуном, но я уверен, что и в дальних бараках многие люди лежали без сна, пока Чжаоцин перемалывал их нервы своими челюстями. Я стал замечать, что соседи мои встают по утрам растрепанные, с покрасневшими глазами и набрякшими веками, с дрожащими руками и ватными ногами, измученные и обессиленные, словно за ночь пережили великое бедствие. Уверен, если бы Мелкий Чжао не скрипел зубами во сне, наша продбригада выглядела бы совсем иначе.

А он просыпался отдохнувшим, ступал легко и бесшумно, скалился в желтозубой улыбке, упрятав ночную ненависть так глубоко, будто ее и не было.

Я сказал Чжаоцину, что его зубы мешают нам спать.

– Мешают? – с довольным видом переспросил Чжаоцин. – А мне ничего не мешает! Всю ночь сплю как убитый, даже с боку на бок ни разу не повернусь.

– У тебя явно какая-то болезнь или глисты в животе засели.

– Да, надо лекарю показаться. Одолжи трешку? А лучше пятерку.

Опять одолжи. Я уже не раз занимал Чжаоцину без отдачи, и его новая просьба меня взбесила:

– У тебя совесть есть? Я что, по-твоему, банкир?

– На днях верну. Вот продам порося и верну.

Я ему больше не верил. Чжаоцин дурачил не одного меня: почти все городские успели одолжить ему денег, но возвращал долги Чжаоцин крайне редко. Выуживание мелочи из чужих карманов было его любимым занятием, главным интересом, делом жизни, развлечением, которое почти никогда не служило реальной цели: зачастую Чжаоцин эти деньги даже не тратил. Однажды утром он выпросил юань у Черного Барича, а вечером Барич выбил из него этот же самый юань неразменянным и потом долго костерил Чжаоцина самыми последними словами. Разумеется, брать взаймы – само по себе приятно: пока чужие деньги греют карман, сердце должника бьется спокойней и радостней.

– Деньги деньгам рознь! – однажды изрек Чжаоцин. – Тратить деньги любой дурак умеет. Главный вопрос – что за деньги ты тратишь и как потратить их с удовольствием.

А в другой раз сказал:

– Жизнь человечья – травный цвет, а деньги – что деньги? Жить надо для радости.

Слова настоящего философа.

По ночам он продолжал скрипеть зубами, в конце концов я депортировал его из своей койки, и Чжаоцину пришлось переезжать в другой барак. На самом деле это едва ли можно было назвать переездом: у Мелкого Чжао не имелось ни одеяла, ни посуды, ни сундука с одеждой, у него не было даже собственной мотыги и коромысла. Расчетливое самоотречение Чжаоцина привело к тому, что его не желали видеть ни в одном бараке, и даже двоюродный брат, с которым они хлебали из одного котла, отказался делить койку с Чжаоцином, пока тот не обзаведется хотя бы соломенной циновкой. Шли дни, а Чжаоцин так и не нашел себе нового пристанища.

Не велика беда, Чжаоцин день за днем жил дальше, с горем пополам, но жил дальше. Солнце заходило за горы, тяжелая черная ночь катилась на Чжаоцина и толкала его на новые унижения. Он старательно умывался, оттирал от грязи пятки и ладони, стряпал на лице милейшую улыбку и принимался бродить по баракам – вроде как заглядывал в гости, а на самом деле намечал себе пустую койку и дальше действовал когда уговорами, а когда и прямым захватом. Стоило ненадолго отвернуться, а Чжаоцин уже улегся калачиком на краю твоей постели. И пока ты думаешь, как поступить, он успевает притвориться спящим и храпит на весь барак – теперь брани его, лупи, хватай за волосы, дергай за уши – Чжаоцин ни за что не откроет глаза и не сдвинется с места.

Хоть до смерти его забей.

Роста он был небольшого и худой, как сушеная жаба, его фигурка на краю кровати казалась совсем маленькой, величиной с кулачок, к тому же спал он, сложившись в три погибели, поджав под себя ноги, и места почти не занимал.

Случалось, что хозяева коек весь вечер оставались начеку, и Чжаоцину никак не удавалось найти себе приюта – тогда он отправлялся в какой-нибудь укрытый от ветра угол, бросал на землю два коромысла и спал прямо на них, не раздеваясь. В этом мастерстве ему не было равных. Однажды он продемонстрировал нам виртуозный сон на одном коромысле: прохрапел на нем несколько часов, ни разу не шелохнувшись. Хребет Чжаоцина так хорошо держал равновесие, что ему позавидовали бы даже циркачи, гуляющие по натянутой проволоке.

Он был готов хоть каждый вечер демонстрировать свое мастерство, только бы не брать из дома циновку. Что интересно, ночевки на холодной земле ничуть не вредили здоровью Чжаоцина: он всегда был бодрым, как молодой петушок. К тому времени, как я просыпался, Мелкий Чжао давно был занят делами: сидел в тусклом предутреннем свете, вил соломенный жгут или точил мотыгу. Пока я, силясь продрать глаза, тащился на поле, он уже работал, весь мокрый от пота. Вставало солнце. Безбрежный туман загорался под его лучами и золотил силуэт Чжаоцина оранжевым светом. Особенно мне запомнилось, как красиво Чжаоцин управлялся с мотыгой: тяжелая трезубая мотыга сама летела вверх и опускалась в такт его шагам, описывая плавную дугу, с начала и до конца послушная его воле. Когда мотыга касалась земли, Чжаоцин легким движением запястья подкручивал зубья, чтобы тут же раздробить вынутый ком в мелкую крошку. Он мерно переступал с одной ноги на другую и работал без суеты, ни секунды не