– У дядюшки Ло вырастет, – уверенно сказал Ваньюй. – Ему порожный сын с иноземщины деньги посылает.

– Может, и у Бэньи вырастет. Сил у него много и жирок имеется, – сказал Чжаоцин. – Этот сучий сын через два дня на третий по собраниям таскается, а каждое собрание – это забитая свинья, мясо лежит на блюде горой, а куски такие тяжелые, что даже палочки гнутся.

– Собрания партийных работников – часть революционной работы, – сказал Чжунци. – А ты завидуешь?

– Какой еще работы? Нефритовые вилки выращивают, вот и вся работа.

– Ерунду говоришь. Если бы у каждого на языке свивался нефритовый вилок, тогда эти самые вилки ничего бы не стоили, и разве стали бы про них писать в «Премудром древнем слове»?

– Когда земельную реформу проводили, я тоже едва в начальство не выбился, – мечтательно вспомнил Чжаоцин.

– Мелкий Чжао, куда тебе в начальство? Ты даже не поймешь, если твое имя задом-наперед написать! Да ежели ты выбьешься в начальники, я встану на руки и буду каждый день вниз головой ходить. – Чжунци посчитал свою шутку очень остроумной и залился хохотом.

– Чжунци, подлюка ты эдакий! Посмотри на себя, дракон висячий. Целыми днями с цитатником ходишь, председателя Мао на куртку прицепил, а для кого стараешься? Или думаешь, у тебя самого во рту вилок вырастет?

– Мне и не надо.

– У тебя и не вырастет.

– И хорошо, зато никто мою могилу не разграбит.

– Думаешь, у тебя будет могила, чтоб ее грабить?

Это были очень обидные слова. Чжунци не имел детей, и в деревне это означало, что после смерти хоронить его окажется некому. А Чжаоцин наплодил не то пять, не то шесть пащенят и теперь, пользуясь своим превосходством, уколол Чжунци в самое больное место.

– Голодранец! Прогнившая душонка!

– Вязи тебя боров.

– Тебе мать с отцом никогда рот не мыли?

– А тебе мыли, да без толку. Дерьмо из ушей лезет.

Перепалка становилась все резче и ядовитей, нам насилу удалось их унять. Пытаясь замять ссору, Фуча заговорил о секретаре Чжоу из коммуны, дескать, рядом с ним Бэньи просто беспорточник. Пять собраний в месяц – это так, только губы свиным жиром смазать, а бататовая соломка да прошлогодняя кукуруза из брюха никуда не денутся. Вот коммунное начальство – другое дело, каждый день на новом месте, и всюду тебя встречают, и каждое застолье – точно праздник. Посмотрите на секретаря Чжоу – кровь с молоком, если его зажарить, одного мяса выйдет целый котел! А голос какой медовый – значит, срединная ци[123] в избытке, иной раз секретарь Чжоу целый день доклады читает, но к вечеру голос все равно звонче гонга и слаще, чем у Тесян. Вот у кого будет вилок так вилок.

– Точно, точно, – подхватил дядюшка Ло. – Верно говорят, пока не сравнишь, не узнаешь. Если у Бэньи и совьется вилок, величиной он будет не больше корешка таро. Возьми хоть десять таких вилков, куда им до одного вилка секретаря Чжоу? Так что его могилу копать – верное дело.

От секретаря Чжоу они перешли к начальнику Хэ, потом к разным начальникам уездного и провинциального уровня и наконец добрались до председателя Мао. Все единодушно согласились, что председателю Мао счастья отмерено больше всех, судьба осыпала его такими щедрыми милостями, что нефритовый вилок, который совьется у него во рту через сто лет, будет просто исключительным. Наверняка счастливец, который попробует такое снадобье, излечится от всех недугов, а то и обретет бессмертие. Хранить вилок председателя Мао придется в каком-нибудь специальном растворе, чтобы не испортился, и круглые сутки держать рядом часовых с ружьями.

Поразмыслив, мы сошлись во мнении, что так все и будет. Солнце клонилось к западу, мы забросили мотыги на плечи и уныло побрели домой.

Спустя несколько дней в Мацяо с инспекцией прибыл секретарь Чжоу, заодно он попросил меня скопировать какой-то документ и потом долго нахваливал мои иероглифы – особенно заголовок, выведенный в подражание сунскому письму. Глядя на расплывшееся в улыбке пухлое лицо секретаря Чжоу, я то и дело проваливался в оцепенение и представлял у него во рту нефритовый вилок размером с капусту – этот воображаемый вилок следовал за секретарем Чжоу, куда бы он ни пошел. У него и правда был очень звонкий голос, услышав по радио новую песню о красотах Пекина, он принимался подпевать, при этом обязательно интересовался, что я думаю о его голосе, и внимательно выслушивал мои однообразные комплименты. Еще секретарь Чжоу спрашивал, годится ли он в начальники управления культуры при уездном центре. Я говорил: конечно, с таким художественным вкусом вам самое место в руководстве управления культуры. Настроение у него становилось еще лучше, он без умолку мурлыкал песенки, а завидев кого-нибудь из деревенских, ласково здоровался, справлялся о детках, о хозяйстве, о свиньях. Похоже, он и сам твердо верил, что когда-нибудь у него во рту совьется огромный нефритовый вилок.

Он велел Бэньи показать, как идет заготовка кирпичей. И я явственно увидел, как маленький нефритовый вилок повел за собой большой нефритовый вилок смотреть на людей без вилков, таскающих кирпичи. Я сидел в оцепенении, не в силах отвязаться от этой глупой фантазии. Наверное, слишком много могил раскопал, надышался трупной вони, и теперь в голову лезет всякая дрянь.

– А скажи, какие еще есть красивые стили, кроме сунского?

– Нефритовый вилок.

– Что говоришь?

– Простите, недослышал…

– Я спрашиваю – какие еще стили знаешь?

Очнувшись, я стал поспешно отвечать на вопрос о стилях каллиграфии.

△ Посла́ть лозу́

△ 放藤

Желтолозник[124] очень ядовит – деревенские женщины копают его в горах, когда твердо решили свести счеты с жизнью. Мужчины рвут желтолозник, чтобы травить рыбу и рачков на мелководье тихих речных излучин. А посланная врагу лоза с тремя узелками, окропленная чашкой петушиной крови или проколотая петушиным пером, означает объявление войны. Если дошло до лозы, значит, дело обстоит хуже некуда, и решить его можно только ценой нескольких жизней.

Говорили, в первый год Республики мацяосцы посылали лозу в Лунцзятань. В Лунцзятани жил некий дядюшка Синцзя, однажды он купил на ярмарке корову, на обратном пути решил заглянуть в гости к родне, а корову привязал к воротам и оставил на улице. Когда все за столом порядком набрались, с улицы послышался коровий рев, и дядюшка Синцзя послал хозяйского пащенка посмотреть, что там творится. Пащенок вернулся и рассказал, что на корову дядюшки Синцзя залез какой-то приблудный черный бык. Дядюшка Синцзя рассердился – экая нахальная