мимо водителя Чжаоцин одаривал сердитым взглядом. Так они дошли до Хуанши, там у какого-то крестьянина утка попала под машину, а шофер отказывался платить, они стояли с хозяином утки посреди улицы и вяло переругивались – Чжаоцина их спор никак не касался. Неизвестно, откуда в нем взялось столько злости, но он протолкался сквозь толпу зевак и так приложил шофера, что тот разом осел на землю, а из носа у него хлынула кровь. Люди в толпе с самого начала были на стороне хозяина утки, но побаивались грозного вида шофера, а стоило Чжаоцину показать пример, как все вокруг загалдели: «Бей!» – шофер с пассажиром побелели от страха и поскорее заплатили за утку.

Машина укатила прочь. Крестьянин с утками не знал, как благодарить Чжаоцина, объяснял, что это был шофер из уездной управы, раньше он часто сюда наведывался, держал в страхе весь поселок, а на этот раз не только отказался возмещать убыток, так еще заявил, что утка помешала ему при выполнении боевого задания. Если бы Чжаоцин не вмешался, этот негодяй, чего доброго, поволок бы хозяина утки в уездную управу.

Чжаоцину не было дела до благодарностей восхищенной толпы, слова про уездную управу он тоже пропустил мимо ушей, только сердито пыхтел и корил себя, что позволил шоферу так быстро уехать: знал бы заранее – припас бы коромысло да сунул ему в колесо.

Они с Фуча пошли дальше, дорогой пытались остановить попутные тракторы, но ни один тракторист не соглашался их подвезти – пришлось идти пешком по жаре. Взмокнув от пота, Фуча не выдержал и пожаловался:

– Деньги-то все равно казенные, чего ради над ними трястись? Сам же себя наказал!

– Народного гнева так просто не унять! – Чжаоцин снова вспомнил о тарифах на проезд. – Такой уж я человек, стерплю и холод, и голод, только обиду терпеть не буду!

Дорожные указатели один за другим оставались позади. Пить хотелось так, что даже в горле дымилось, дорогой им попался лоток с горячим чаем, по фэню за чашку. Фуча выпил две чашки и предложил одну Чжаоцину. Тот лишь смерил его сердитым взглядом и скрючился в тени под деревом. Они снова вышли на солнцепек и отшагали больше десяти ли, когда увидели у дороги колодец, а рядом – гончарню, на заборе которой сушилась посуда. Чжаоцин взял с забора чашку, набрал воды из колодца и одним махом осушил восемь чашек, под конец у него даже дыхание перехватило, живот клокотал от икоты, зрачки закатились под самый лоб, а изо рта потекла слюна. Отдышавшись, Чжаоцин принялся наставлять Фуча:

– Эх ты, щенок тверезый! Волосы на мудях еще не отросли, откуда тебе знать, каким трудом добро достается. Пусть нашему брату великих капиталов не светит, зато своего мы никогда не упустим!

В бригаде на питание командировочным выдавали пять цзяо в сутки. Чжаоцин весь день ничего не ел, зато принес пять цзяо домой нетронутыми, да еще разжился чашкой из придорожной гончарни.

▲ Головоло́мня (и проч.)

▲ 破脑（以及其他）

Когда Чжаоцин принимался сыпать цифрами, его речь превращалась в сплошную тарабарщину, будто он говорил на тайном языке. Вот и кондукторша поначалу уставилась на него, как баран на новые ворота. Заметив это, Чжаоцин исправился и заговорил понятней.

Слово «три» он превращал в «пир», остальные цифры тоже выговаривал как попало: «дым» (один), «сова» (два), «куры» (четыре), «сад» (пять), «мель» (шесть), «резь» (семь) и так далее, всего мне уже и не вспомнить. Даже в соседних с Мацяо деревнях таким счетом пользовались не все, например, в Шуанлун-гуне и деревнях по берегам реки Ло слово «шесть» иногда превращалось в «багор», иногда в «жесть», а иной раз и в «дядькину хату».

Китайский счет, пожалуй, самый причудливый и разнообразный: если записать только те числительные, что я слышал в Хунани, получится целая книга. Почти в каждой местности и в каждом ремесленном цеху распространены свои обозначения чисел: цифры превращаются в тайный код, в непонятный шифр, который, ко всему прочему, постоянно обновляется, оставаясь недоступным для посторонних. Числительные грядой крепостных валов ограждают последние земли, где хранятся людские тайны. Столкнувшись с таким шифром, чужак не сразу сообразит, что происходит на новом месте.

Числительные стали одним из самых неподатливых препятствий на пути социальной интеграции.

Для обозначения огромных чисел или множеств мацяосцы используют слово «головоломня». Наверное, в старину считалось, что объемы человеческой памяти ограничены, и если держать в голове много всего и сразу, она попросту сломается или разорвется. Например, негодуя на учителя, который задал слишком большое домашнее задание, школьники яростно скрежещут зубами: «Уроков сегодня – целая головоломня!»

△ Жа́лостно

△ 怜相

Чжаоцин съездил в город, повидал мир – само собой, дома деревенские полезли к нему с расспросами. Отвечал он неохотно, скупясь на подробности. Люди спрашивали про дома, про машины, про наружность городских, а Чжаоцин повторял одно и то же:

– Да чего там? Жалостно.

«Жалостно» в Мацяо значит «красиво».

Говорил Чжаоцин без интереса, глядел без улыбки – наскоро отделался от любопытных и пошел перекапывать грядки. Потом его земляк Гуанфу, который давно перебрался в уездный центр, рассказал мне, что Чжаоцин в городе никуда не ходил, весь день проспал у него дома, скрючившись в три погибели на табуретке, даже в окно ни разу не выглянул. Изобразив на лице горделивую обиду, Чжаоцин наотрез отказался любоваться высотками: чем там любоваться? Мы вам не городские, у нас от этих высоток сердце в груди не заходится! Грехи, грехи, это сколько надо рук, сколько работы, чтоб сложить такую домину?

При виде блестящего мраморного пола в павильоне городского вокзала Чжаоцин сделался мрачнее тучи. А поскользнувшись на мраморных плитах, упал и разрыдался.

– Матушки родимые, – утирая нос рукавом, причитал Чжаоцин. – Это сколько народу они уморят? Вон как ровно обтесано, вон как отшлифовано!

Всех вокруг перепугал.

Дома у Гуанфу к еде он почти не притронулся, хотя обычно ел за троих, потом ни с того ни с сего набросился на соседскую собаку, словно искал, на ком сорвать зло. Гуанфу знал, что покойный отец Чжаоцина был каменоломом, всю жизнь долбил породу.

Как мне кажется, рыдания Чжаоцина куда лучше передают первоначальное значение слова «жалостно», чем восхищенные вздохи молодых. В Мацяо нет прилагательного «красивый», только «пригожий» и «ладный», но чаще все-таки говорят «жалостный». В китайском языке красота всегда была неразрывно связана с сочувствием, и потому прилагательное «жалостный» в значении «красивый» не кажется нам слишком странным. Красота причиняет боль, и потому «обожать» в китайском –